* * *
Земства и города... усиленно "демократизировались", но, к сожалению, заполнялись при этом людьми, весьма мало пригодными для реальной работы, но зато весьма склонными к неудержимой раздаче земских и городских средств без всякого соображения с их доходным бюджетом.
Началось разрушение культурной работы десятилетий, работы, которой с полным основанием гордилась Россия и которой удивлялись иностранцы. Ненавистный царскому правительству земский "третий элемент" частью разогнан, частью разбежался сам. То, что не удавалось Плеве с Маклаковым, то с легким сердцем довольно быстро сделали преобразованные земские и городские самоуправления.
* * *
Государственная дума... утвердив, через свой Временный комитет, первый состав Совета министров, как бы почила от дел. Она не собиралась даже и в частные совещания. Часть членов ушла в министры и в товарищи министров, часть уехала на месте в качестве комиссаров или по личным делам. Играть какую-либо роль она и не пыталась. Тем более что в это время была создана теория, по которой вся государственная власть в России преемственно сосредоточилась в руках Временного правительства, и Государственная дума как таковая даже и собираться не имеет права. На этом особенно настаивал П. Н. Милюков. Это не помешало ему впоследствии, после ухода в отставку, прийти в частное совещание этой же Думы жаловаться на немецко-советскую интригу, жертвою которой он будто бы пал. Несомненно, что только усилиям Милюкова Дума обязана тем, что ею не было сделано даже малейшей попытки как-нибудь влиять на ход событий. Ведь не на заявления же В. Н. Львова, что князь Львов получил власть из рук самодержавного царя Михаила II и перед Думой не ответственен, обращали внимание, когда Думу не созывали и не делали попыток и ее демократизировать по тому методу, по которому демократизировались городские думы и земства, хотя бы через включение всех "неправых" членов первых трех Дум? Постепенно Дума лишалась всякого значения, всякого влияния на ход событий. Думский комитет замкнулся в узкий круг дел по распределению пожертвований, поступавших в Думу, и лишь в самое последнее время, когда события стали уже явно угрожающими, Дума стала пытаться высказывать свое мнение. Но ее бессилие, отсутствие всякой опоры в стране начало чувствоваться с первого дня. Поэтому все раздавшиеся впоследствии крики против "контрреволюционной" Думы и требования ее разгона являлись результатом просто напуганного воображения крайних партий. Дума медленно, незаметно умирала. Агония ее началась еще в последние дни февраля, когда она не проявила мужества открыто и смело стать во главе движения, взять его в свои руки. Еще весной, к немалому негодованию моих думских коллег, я позволил себе в газетном интервью высказать, что Дума -- это политический труп, который ничто уже не может гальванизировать.
Действительность, увы, оправдала мое предсказание.
