Бабушка моя Зинаида Михайловна из семьи Мельниковых, отца звали Михайло Леонтьевич, родилась она в 1908 году, но почему-то говорила, что она «с десятого года», день неизвестен, мы ездили к ней на день рождения 24 октября. Когда ей было, как она говорила «семь дён», она осталась сиротой: мать в родовой горячке выскочила на улицу и была насмерть сбита лошадью.
Росла она у родственников или у чужих людей, её ничему не учили и рано определили в прислуги.
Писать бабуся не умела, читала только печатный текст, за свою жизнь она прочла несколько книг, но каких! «Тихий Дон», «Война и мир», «Анна Каренина», «Поднятая целина». Она помнила абсолютно всех героев и все сюжетные линии.
Её память вообще удивляла, она помнила до мелочей всё, что было в её жизни, и была великолепной рассказчицей. Речь у бабуси была простая, но яркая, некоторые слова у неё звучали неправильно: «вобчем», «аблакат»; новые слова, входившие в быт, она переделывала, как ей было удобно: целлофановый пакетик у нее был «сарафановый пакетик», гладиолусы – «глиголусы», - не затрудняла себя запоминанием.
Бабуся наша была, безусловно, незаурядной женщиной, отличалась здравомыслием, широтой взглядов, чувством юмора. На красную пропаганду она не поддавалась: когда я ей рассказывала об ужасах капитализма, почерпнутых из радиопередач, она говорила: «В чужом глазу и соринку видать». Если я ей объясняла, что Бога нет, она говорила, что этого не знает никто.
И Бог вернулся к людям, и капитализм оказался не так уж ужасен. Папа считал, что она могла бы быть правительницей какого-нибудь народа, типа ханши, например, так как она была властной, рассудительной, справедливой, любила людей, и они к ней очень тянулись.
Необыкновенное внимание к людям было ее отличительной чертой. Во время войны, когда из Ленинграда в Сибирь привезли блокадников, она пошла к поезду и привезла к себе домой на саночках двух женщин, выкормила их. Обе женщины эти потом уже в мирное время сохраняли привычку прятать в постели хлеб про запас.
Бабуся ходила доить коров, за что давали бидончик молока. Часто приходила она к своим детям с пустым бидончиком, так как чужие дети, вызнав её, садились вдоль улицы с кружечками, пройти мимо голодных глаз она не могла.
В богатых домах, очевидно, выработалась её удивительная интеллигентность, такт, хотя горячий, властный характер иногда и давал о себе знать. Протестовала против чего-нибудь, серчала бабуся со вкусом: могла и кастрюлей запустить в не вовремя подвернувшуюся кошку, но она никогда не обижала людей, каждому зная цену. Кормила всех досыта, в том числе кошек и собак, часто обделяя себя, да и не попала она ни разу ни в одну кошку. Её детям, разумеется, попадало за всякую провинность, но как говорила бабуся: «А что мы знали? - (имея в виду, что детей бить нельзя), - все так жили!».
Маме – старшей – доставалось больше других, и она дала себе слово своих детей не трогать и пальцем. На нас воздействовали только словом, но воздействие было таким, что никому и в голову не приходило ослушаться, а папа мог еще и высмеять. Я помню, как в первом классе, помогая мне выработать почерк, он отзывался о моих буковках, зато мои тетради использовались как образцы оформления и через десять лет после учебы, - мама увидела их, когда училась уже Лика, пришла из школы в большом удивлении.
В 1962 году (дедуле 58 лет, мне 11) потребовалось привезти из тайги несколько брёвен, дедуля взял меня с собой, чего раньше никогда не делал. В лесу около деревни Мостовой он распряг лошадь и спилил бензопилой отмеченные деревья, а затем у него произошло кровоизлияние и частичный паралич левой стороны. Трудно представить, как он выбрался бы из тайги, не будь меня рядом. С горем пополам, следуя его указаниям, - дедуля серчал на мою непонятливость и неловкость – я соединила воедино лошадь, упряжь и телегу, и мы добрались до дома.
После этого, «первого звонка» он жил еще пять лет, достраивая дом и сердясь на свою плохо управляемую руку, ходил с бадажком собственного изготовления. Умер он в сентябре 1967 года в больнице.
За несколько дней до этого бабуся отливала сварившуюся картошку на траву, а из неё вышла обваренная кипятком жаба, перевернулась на спину и вытянулась, сложив на груди лапки точно, как покойник. Бабуся сразу поняла, что это не к добру. После этого случая кипяток всегда сливали в ведра.
Дедулю похоронили на городском кладбище, думали, там удобнее будет его навещать, у могилы посадили карагач - дерево, которое он любил.
У Моруа к какому-то произведению есть эпиграф, народное наблюдение: «Когда построен новый дом, в него приходит смерть».
Дом был построен, и это была первая потеря из самых близких, но она как-то не отложила большого отпечатка на семью, готовы были к этому, что ли.
