Из окон нашего дома был виден лес (возможно, лесопарк). Я с братом часто бегал туда. Там обычно собираются дети с нашего двора для игр в войну. Правда, нас с братом неохотно принимали в эти игры, мы – мелюзга, салаги, – как нам внушают постарше нас ребята.
Все игры и раздоры умирали, когда появлялся огненно-рыжий, весь в татуировках Яшка-блатной. К нему прямо прилипали мальчишки с раскрытыми от восторженного поклонения ртами. Да как его можно было закрыть, когда по одной руке его вилась татуированная змея, которая хотела ужалить женщину, а на другой – сердце, пронзенное стрелой и надпись: «Не забуду мать родную». На груди слева – портрет Сталина, справа Ленина, – это то, что показывалось, когда он не то от жары, не то чтобы произвести на нас впечатление, распахивал сорочку и закатывал рукава. Когда он был в настроении или ему хотелось что-то попросить у нас, он, конечно, не просил, а спрашивал: «Хотите посмотреть, как портреты оживают?» Мы, разумеется, просили его показать. Он соглашался и, найдя исполнителя своей прихоти, играя мышцами, заставляет портреты двигаться. Восхищения – полные штаны!..
Трудно вспоминать последовательно. Этот период в моей жизни напоминает мне море, в котором есть острова, они живут своей жизнью – эмоциональной, и сейчас мне порой трудно понять, почему эти, а не другие события в моей жизни, остались в моей памяти так прочно.
Обычно Яшка-блатной садился на пень и, снисходительно общаясь с нами, разъяснял на простых примерах премудрости жизни, подтверждая всё своими афоризмами. Приведу те, которые тогда поразили меня и запомнились: «Тюрьма – академия жизни. Только там я понял, как надо жить и не тужить. Теперь я неуязвим, что бы я ни сделал, меня никто не расстреляет».
Кто-то робко спросил: «А почему?». Яшка-блатной снисходительно бросил: «Эх, салага! Да кто осмелится стрелять в вождей пролетариата, Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина?» – и, сбросив с себя сорочку, показал нам спину, с которой на нас смотрели два огромных лица. Один с бородой и большой шевелюрой, похожий на часовщика – дядю Мойшу, и другой без усов, без бороды, без шевелюры, как все. Оба они, наверное, были самые главные вожди, потому что размерами были намного больше, чем мне знакомые, конечно по портретам, Ленин и Сталин. Так я впервые познакомился с четверкой вождей мирового пролетариата.
– Если хочешь быть настоящим мужчиной, пей, кури, баб тискай и умей постоять за себя. Вот и вся премудрость, а не то, чему вас учат в школе…
– А вот послушайте, куплетики:
Ехал на ярмарку
Старый дед пердун.
За две копеечки, курил.
Художник, художник,
Художник молодой,
Нарисуй мне девочку
С разорванной… пи-пи-
Пики наставили,
Начали играть,
А потом раздумали
И начали…е-е-
Ехал на ярмарку
Старый дед, холуй….
Как-то мы с братом вернулись домой после ежедневной прогулки и, переодеваясь в домашнюю одежду, я запел куплетики Яшки-блатного. Не пропел и до середины выученного текста, как вдруг получил подзатыльник. Не успел я опомниться от неожиданной агрессии, как был развернут лицом к сестре. Обычно добрые, лучистые карие глаза за мохнатыми ресницами теперь горели от гнева, и, казалось, были готовы вылезти из орбит.
– Ты где этому научился? – не своим голосом закричала она, тряся меня за плечи.
Я, открыв рот, хотел назвать имя Яшки-блатного, но она, очевидно, почувствовала запах махорки и, тряхнув меня хорошенько, гаркнула:
– Этого еще не хватало… Ну знаешь, мой милый… я лучше все скажу папе, пусть он полюбуется на своего бандюгу сына.
– Почему бандюгу? Ведь я ничего плохого не сделал?
– А что ты еще хотел бы сделать? – и, видя, что я даже не понимаю, за что меня наказывают, смягчилась, но строго добавила: – Худшего в твоем возрасте ты, наверное, и не смог бы сделать, чем петь такие куплеты и курить. Эх ты – мужчинка! Вот и обрадуешь папу.
Она прекрасно знала, что папа для всех нас был эталоном во всем, а особенно для меня, его первенца.
– Не говори папе, – взмолился я, – больше никогда не прикоснусь к махорке… И не буду петь такие песни…
Сестра ничего не сказала папе, возможно, поверила мне, а вероятнее всего, и не собиралась ничего говорить. А я изо всех сил старался сдержать своё слово. Когда я в минуты слабости всё-таки нарушал данное слово, оправдывал свой поступок так: «Не я один не держу своего слова, вот даже летчик с такой улыбкой, летая на «КАТАЛИНЕ» через океан и то… А что я, еще даже не мужчина, разве не могу, хоть иногда, случайно…»
Наступила зима. Мама затопила камин. Мы часто по вечерам сидели возле него. Бабушка Соня, которая приехала погостить к нам, читала мне и брату сказки, сестры считали, что они уже вышли из этого возраста, но иногда присаживались к нам. Просто голос бабушки, тихий, добрый, ласковый притягивал и завораживал всех нас.
В один из вечеров, когда за окном мела метель, мы сидели у камина, бабушка читала сказку про оловянного солдатика. Внезапно раздался звонок. Мы все вздрогнули от резкого перетекания двух миров, – сказочного в реальный. Видно, мама открыла дверь, потому, что папа вошел в шинели, на погонах и на фуражке медленно таяли снежинки. Шинель не была застегнута на все пуговицы как всегда, а между отворотами шинели торчала маленькая головка обезьянки, как на фотокарточке американского пилота.
После этого подарка я перестал прощать себе любое невыполнение данного кому-то обещания...
