11.Варфоломеевская ночь
Притирка к ребятам оказалась долгой и временами болезненной, хотя в общем-то она шла не сама по себе, а где-то внутри тех процессов, которые именуются учебой, отдыхом и вообще жизнью. Сразу, с первых же дней навалилась какая-то напряженка, давила физическая и душевная усталость, все время хотелось спать и есть, пропало желание не только с кем-либо разговаривать, но даже просто кого-то видеть.
Взятые в учебе темпы вызывали раздражение и малость пугали: за два начальных года предстояло одолеть полный курс трех старших классов десятилетки, да плюс к этому несколько новых специальных дисциплин.
Свободного времени, особенно в первые месяцы, не оставалось совсем, все оно уходило на бесконечные строевые занятия и зубрежку армейских уставов.
Маленький просвет забрезжил где-то накануне Октябрьских праздников, когда первокурсникам разрешили первый раз выйти в город. Многие убегали и раньше, местные ребята даже с ночевками, но то было скрытно, немного опасно и потому не доставляло глубокой радости.
Но когда надраенные, наутюженные одесситы дружно рванули по домам, дневальный принес срочное указание начальства о перемещении взвода в новый, более просторный кубрик в этом же корпусе, но этажом выше. Дел-то было всего минут на пять - свернуть постель вместе с матрасом, вытряхнуть нехитрое содержимое тумбочки и все это перенести на новое место.
Рядом со своей Алешка развернул постель Топы и побежал за следующей.
- Эти гады домой подались, а мы за них вкалывать должны, - причитал Колик, - я что, ишак?
- Ты вот что, - прикрикнул Черный, - верещать потом будешь, а сейчас ноги в руки и бегом, чтобы через пять минут на старом месте ничего не осталось, понял? А вечером мы с ними потолкуем. Как следует.
Ребята, в большинстве жившие на одесских окраинах, вернулись из первого увольнения уже поздно, когда, казалось, весь экипаж крепко спал. Ткнувшись поначалу в старый кубрик, выясняли, что взвод переехал куда-то выше. После долгих или коротких поисков находили свое новое жилище, где оставалось разыскать только свою кровать. Войдя со света в темное помещение, они как слепые котята с радостью доверялись Колику, услужливо предлагавшему помощь в ориентировке на новом месте.
Но стоило пришедшему, раздевшись, улечься на свою кровать, как на него набрасывалось одеяло и начиналась дикая экзекуция, именуемая «темной». Парня избивали долго и жестоко, кулаками и ногами, норовя попасть в самые болевые места.
- За что? Я же ничего плохого никому не сделал! Стойте!
Неожиданно натолкнувшиеся на вероломство, растерявшиеся мальчишки призывали своих мучителей одуматься, остановиться. Некоторые, опасаясь, что их забьют до смерти, молили о пощаде, другие ожесточались, обещая сполна вернуть долг. И тех, и других лупили с новой силой.
Толик Картов под ударами кряхтел, но мужественно сносил боль и глубокую, горькую обиду. И только брошенный умаявшимися истязателями спросил:
- Так, это вот оно, за что вы меня все-таки отлупили? Или я кому-то дорогу переступил, или запросто так? Нашлись, тоже мне...
За дерзость он свободно мог схлопотать добавки, но на подходе была следующая жертва.
Воспитание одесситов затянулось до полуночи.
Когда, однако, зажгли свет, оказалось, что не спят только пострадавшие, а все остальные уже давно во власти сновидений.
На угловой кровати почему-то на одной ноге стоял хиленький, тщедушный Игорек Кулиш и, видимо, не до конца понимая происходящее, жалобно, со слезами, умолял:
- Не бейте, пожалуйста, не бейте, мне очень больно... Я не знаю, за что, но все равно я больше не буду…
Кто-то побежал за водой, замыли кровь, наложили компрессы.
- Ну вы что, всю ночь колобродить будете, или дадите хоть малость поспать? - забеспокоился Колик.
- Руби свет! - скомандовал Черный.
Гневную тишину кубрика нарушали лишь редкие и едва слышные всхлипывания да тяжкие горестные вздохи.
Вот так Варфоломеевская ночь! Все происшедшее ошеломило. Зачем этот шабаш, какой в нем смысл, какие цели? Откуда такая жестокость к своим же ребятам?
Было понятно, что сработала вовсе не стихия, а хорошо организованное начало. Не это ли имел ввиду Черный, грозясь поговорить с одесситами "как следует"? Но сам он, вроде, с кровати не поднимался, доверив, видимо, исполнительскую часть своим подручным. В темноте всех не различишь, но наверняка среди них были и Усанов, и Панков, и Валуев, однако более всего поразило, что самым усердным среди них был Юрка Антипов, одессит, получивший "темную" и тут же переметнувшийся к своим обидчикам. Все они были чуть постарше остальных ребят и стремление к собственному превосходству решили утвердить кулаками.
Подавляла и оскорбляла очевидность того, что взвод жил по диким законам волчьей стаи.
Эти жестокие и трусливые законы требуют участия каждого в общем злодействе, чтобы хоть самую малость, но каждый был бы измазан в том же дерьме - тогда он ни за что не пойдет ябедничать и будет до конца отпираться, если его прижмут.
- Ты с нами или за них? Хочешь отлежаться, чтобы чистеньким быть? А потом нас закладывать будешь? - Вовчик Панков сорвал с Алешки одеяло. - Или тоже темную захотел?
- Никого я закладывать не собираюсь, а так вот драться не честно: десятеро на одного. Они ничего плохого не сделали!
- Не сделали? Всех моих корешей на экзаменах или мандатке зарубили! Пацаны лучше отвечали на вое вопросы, а их бессовестно резали! Две недели мы сюда добирались, пять тысяч километров отмотали, жрать нечего было, а их назад завернули.
- Так при чем здесь эти ребята? Не они же экзамены у вас принимали?
- При чем, при чем, а при том! Все это делалось только для того, чтобы своих, одесситов, больше в училище протолкнуть. Тут все куплено, все делается только по блату. Но мы с ними сквитаемся!
Отношения с Вовчиком Алешка выяснял в самом начале этого страшного вечера и с каждой новой экзекуцией его все сильнее бил озноб, внутренне протестуя, он в то же время заметно трусил и, презирая себя, залез с головой под одеяло, заткнув пальцами уши. Он чув¬ствовал, что стоит только вякнуть в защиту одесситов, как ему перепадет поболе, чем им, и первым остервенело его будет лупить Вовчик.
«Тут все делается только по блату». Какой же блат, например, у Толика? Все его «козыри» лишь в том, что у него погиб отец. Нет отцов и у Лёни Жака, и у Владика Лифшица и еще у многих ребят. По блату мог пролезть только Робик Процентов - его батя секретарь обкома в какой-то соседней области. Ну, может, еще один-два, не больше.
Хмурым и тягостным стало утро следующего дня. Да и какой же сон мог прийти к потрясенным мальчишкам, испытавшим самое, пожалуй, мерзкое в жизни - измену, подлость со стороны своих же товарищей?
До самого утра все они настороженно прислушивались к каждому шороху, опасаясь нового коварства. ...Нет уз святее товарищества...
Любое на него покусительство, противное Богу и человеческой морали, не может остаться безнаказанным.
Единая еще вчера учебная группа мгновенно распалась на два противостоящих лагеря. Но если в одном из них господствовал дух объединения, сочувствия и дружеской поддержки, то в другом сгущалась атмосфера раздоров, осуждения и взаимной неприязни.
На долгие годы в моральной изоляции оказались те, кто вероломно поднял руку на беззащитных товарищей. Такой суровый вердикт они подписали себе сами.
- Очень больно? - Алешка с трудом дотянулся через широкий проход до Толика.
Тот демонстративно отвернулся и отодвинулся еще дальше. Утром, еще до побудки Алешка повторил вопрос.
- А ты, это вот оно, сам меня не лупил?
- Да ты что, я спал все это время!
- Брехло. У него под носом лупят кореша, а он спит. Ты забздел или притворялся!
Толик оттаивал почти неделю. Потом неожиданно спросил:
- На праздники ты куда идешь?
- Никуда, а куда мне идти?
- Давай ко мне!
