*
Ранними зимними сумерками конца декабря 1908 года сильный казачий отряд на нескольких крестьянских подводах в'ехал в Осиново. Скоро стало известно, что он сопровождает в енисейскую тюрьму двух политссыльных, арестованных в деревне Комсе за участие в селиваниховской экспроприации. Стали ходить какие-то неясные слухи о возможности в течение ночи или завтрашнего дня арестов среди ссыльных Осинова.
Настроение создалось тревожное, подавленное.
Рано разошлись ссыльные по своим избам. Я пошел к себе. Вскоре ко мне заглянул один из "красноярцев", тов. Сысин, и мы, чтобы скоротать медлительные часы осенней северной ночи, уселись за шахматы.
Было часов одиннадцать ночи, когда мы услыхали дробный и частый стук в окна моей комнаты.
Пристально вглядываемся в темноту улицы. Различаем -- чернеет неподвижно на снегу распростертая фигура в романовской шубе -- стражник, очевидно, убит или тяжело ранен... Частый цокот ружейной перестрелки. Под самым нашим окном -- еще один убитый.
-- Что произошло? С кем перестрелка?
Тревожно забегают бледные, дрожащие от испуга хозяева-крестьяне и спешным, порывистым шопотом просит:
-- Гасите свет, скорее гасите... стреляют... стражников убили. Глянь под окном...
Мы не расспрашиваем больше: от смертельно испуганных хозяев ничего не узнать. Товарищ решает перебежать улицей к себе в "красноярскую коммуну". Я остаюсь пока у себя.
Перестрелка не затихает. Идет пальба по всей деревне. Проходит некоторое время, и в окно моей комнаты стучат товарищи "красноярцы", просят собраться к ним -- узнать, что происходит, и посоветоваться, что делать. Нас собирается в "коммуне" несколько человек. Решаем выйти на улицу разузнать, нет ли нуждающихся в нашей помощи раненых товарищей или крестьян. Осторожно пробираемся по деревне. Осматриваем распростертые на снегу тела. Лежат два убитых стражника. В одной избе наталкиваемся на раненого шальной пулей крестьянина, оказываем ему первую помощь и возвращаемся в "красноярскую коммуну".
Внезапно появляется крепко подвыпивший, но еще вполне владеющий собою начальник казачьего отряда -- помощник пристава одной из волостей Енисейского уезда.
Странно и загадочно его появление.
Решили держаться на-страже. Встретив нашу замкнутость, помощник пристава скоро оставил попытку выведать что-либо путем расспросов и, постепенно осваиваясь с мыслью об относительной безопасности его пребывания в нашей среде, завел тонкий, провокаторский разговор о необходимости ликвидировать события, "примириться".
-- Пойдемте в избушку за ручьем, там ведь штаб?-- блеснул он хитрым, выведывающим взором. -- Почему нет? Я безоружен и один. Хочу поговорить с вашими товарищами. Зачем нам стрелять друг в друга? Просто произошло недоразумение. Я им обещаю все забыть... Прошу вас, поведите меня к ним... Я только с ними поговорю.
Категорически отвергли предложение помощника пристава, и он, повидимому, решив, что все же особенно долго ему задерживаться в нашей среде не совсем безопасно, вскоре ретировался.
Перестрелка затихла. Деревня затаилась в жуткой тишине. Темень. Только в избушке за ручьем тускло желтеет освещенное оконце. Пока победа за группой Дронова. Численное -- почти вдвое -- превосходство казаков, их блестящее вооружение оказались бессильными перед поразительным бесстрашием ничтожной горсточки слабо вооруженных ссыльных.
За полночь мы расходились по домам. Слали чутко, не раздеваясь, в ожидании событий.
На рассвете под прикрытием огня дроновцы вошли в деревню, распорядились запряжкой крестьянских подвод и, явившись к местному богатею-купцу, экспроприировали необходимые в пути с'естные продукты и кое-что из теплой одежды.
Вскоре по Енисею в направлении к низовым северным станкам вытянулись длинной цепью крестьянские подводы. Повстанцы уезжали. Стоя на санях, они посылали последней угрозой казакам ружейные залпы в воздух.
Когда скрылся за поворотом Енисея увозивший повстанцев обоз, сразу ожила и засуетилась деревня. Крестьянки -- старухи и молодайки -- перебегали из избы в избу, суетливо передавая и собирая мельчайшие подробности и переживания тревожных событий минувшей ночи.
Мужики-крестьяне сходились группками к гористому обрыву берега реки у крайних изб станка. Подолгу стояли молча, не спеша раскуривая свои махорочные трубки, и поглядывали на пустынный, занесенный снегами Енисей.
По-крестьянски настороженно и опасливо избегали прямого высказывания.
Но из суммы по внешности безразличных и незатейливых, как бы в пространство оброненных замечаний складывался своеобразный и лаконический эпический сказ о событиях.
-- Настоящая сражения была... Молчок...
-- Опохмелья горячая казачишкам дали -- помнить можно, -- саркастически замечает низкорослый и худо одетый хозяин убогой избушки, расположенной у самого края деревни.
-- Пьянку бы больше устраивали... -- презрительно роняет другой, -- лучшай бы устерегли арестованных!
-- Далеко не уйдут -- пыймают, -- тускло поглядывая в дальние просторы Енисея, утверждает кто-то из собравшихся.
-- А кто эта?.. Может, к океану, к агличанам подадутся... Поглянь... Отчаяной народ -- голыми руками на казаков полезли.
Вновь долгое молчание. Зябко кутаются в полушубки, топчутся на месте, отогревая коченеющие от холода наги.
-- Глянь, Игнашке прет. Вот труханул вчера -- под бабий подол спрятался... верно... взаправду. Вояка толстозадый!
Дружный смешоксобравшихся одобряет характеристику.
-- Чего их, горсточка была; а кабы вся наша политика встала, живого-б никого от начальства не осталось.
-- Не к добру это все... ни к чему. Только жисти свои молодые погубят, -- раздумчиво говорит старик-крестьянин, вытирая тряпичкой слезящиеся "а морозе воспаленные веки глаз.
В скупых и метких суждениях их сказался скептицизм к бунту, терпимость к "политике" и насмешливое отношение к казакам, "сдрейфовавшим" перед горсточкой почти невооруженных ссыльных.
Подходит стражник Игнат, и крестьяне, мало стеснявшиеся случайно подходивших к ним ссыльных, затаенно и упорно замолкают, начинают по одиночке отходить, и вскоре на пригорке не остается никого.
Казаки, подобрав двух убитых стражников, затаив бессильную и мстительную злобу к ссыльным, тихо и незаметно убрались во-свояси -- выехали в Ворогово.
Взволнованы и сумрачны ссыльные. Ничего доброго не ждут они от событий минувшей ночи. Всем ясно, что в результате "бунта" ссылку ожидают репрессии со стороны мстительных царских опричников, репрессии, которые сделают еще непригляднее и без того тяжелую жизнь политссыльных.
Нет озлобления прошв "бунтарей". Но на ряду с этим сказывается категорически отрицательное отношение к затеянному вооруженному походу. Все поражены огромным несоответствием между скромной и ограниченной целью -- побег из края -- и крайне заостренными формами и средствами осуществления побега -- нападение и убийство стражников, экспроприация товаров и денег у купечества.
Понятны действия дроновцев: участием в селиваниховской экспроприации они поставили себя в положение преследуемых, загнанных в тупик, ожидающих от побега возможности избегнуть (иначе почти неминуемой) виселицы или каторги.
Но почему в "бунт" ввязались прочие?
Что толкнуло их в это столь опасное и безнадежное предприятие?
Ответ на этот вопрос надо искать в мертвящих условиях ссыльной жизни, методически расшатывавших устойчивое равновесие психики, в неизжитой, потенциальной и одновременно бурной революционной энергии, искавшей мотива и случая разрядиться. Таким мотивом оказалась романтика вооруженного побега и "восстания".
Отношения политических ссыльных к отряду в пути до Туруханска, в самом Туруханске и во время дальнейшего следования на север складывались однообразно. Ссыльные в своей массе к отряду не примыкали -- стояли в стороне от движения. Идею вооруженного побега со всеми сопутствовавшими ему методами экспроприации и неизбежными вооруженными столкновениями и расстрелами они рассматривали как опасную и беспочвенную революционную авантюру. Но ясно сознавали ссыльные, и действия отряда это подтверждали, что в этой авантюре их товарищей по ссылке не кроется никаких лично корыстных мотивов, шкурничества, ничего уголовного. В тех немногих случаях, когда они могли быть полезными беглецам, ссыльные добровольно и охотно шли на это: предупреждали об опасностях, давали сведения об имеющихся у жителей станка запасах оружия, пороха, дроби. В свою очередь отряд дорожил отношением ссыльных, придавал большое значение правильной информации политических колоний о характере "похода" и чутко прислушивался к их заявлениям и требованиям. Достаточно было малейшего заверения ссыльных в лойяльности того или иного стражника, возражения против расправы с конвоирами-казаками или заступничества за местного купца -- и жизнь и безопасность были им гарантированы. На некоторых, особенно северных станках отряд снабжал давно уже недоедавшие колонии запасами провизии из своего обоза; иногда оставлял денежные суммы собиравшимся в тайный побег из края ссыльным.
Свободное копирование
