авторов

1427
 

событий

194062
Регистрация Забыли пароль?
Мемуарист » Авторы » Aleksey_Diky » Достоевский в Художественном театре - 3

Достоевский в Художественном театре - 3

15.09.1910
Москва, Московская, Россия

 Ретроградность Достоевского как мыслителя не подлежит, думается мне, никакому сомнению. Достоевский -- человек, сломленный царской каторгой, разорвавший с демократическими идеалами своей юности, многократно пытавшийся примирить общественные противоречия через религию, автор реакционной речи о Пушкине -- одним словом, фигура в достаточной степени одиозная. Я прочел у Сартра в его интервью по поводу пребывания в Советском Союзе {См. журн. "Октябрь", 1954, No 10.}, что русские не любят Достоевского, потому что им нечего "взять" из его романов, потому что ничто в них "не работает" на современность. Я думаю, что русские не столь утилитарны и что Сартр здесь безусловно неправ, однако эта точка зрения любопытна, так как лишний раз свидетельствует о несоответствии идейных мотивов позднего Достоевского мыслям и чувствам советского человека.

 Но Достоевский, друг и "доверенное лицо" Победоносцева, так и не был им "приручен" до конца. Недаром правительство, весьма одобрявшее мотивы смирения в романах писателя, взирало на Достоевского с постоянной опаской; оно никогда не было в нем уверено, никогда не видело в нем "своего". Нельзя точнее сказать о Достоевском, чем сам он сказал о себе в письме к Фонвизиной: "... Я -- дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки" {Ф. М. Достоевский, Письма, т. I, Госиздат, М.-Л., 1928, стр. 142.}.

 Сомнения Достоевского, его склонность "опрокидывать" собственные доводы, надорванность и мучительство, сопровождавшие его размышления над жгучими вопросами времени, проистекали, кажется мне, от характерного для многих писателей в классовом обществе разрыва между мыслителем и художником. У Достоевского было острое зрение. Он не был бы великим писателем русским, если бы из-под пера его не лилась то и дело вопиющая, гневная правда о жизни. Он сам пугался этой правды, отгораживался от нее, а правда все преследовала его, как кошмар, разбивая в прах тот жалкий монастырский идеал, в который он пытался "вместить" и революцию и реакцию.

 Достоевский действительно сомневался во всем, и прежде всего в собственном монастырском идеале, и в силу этого благодетельного сомнения оставил нам рвущие душу картины страданий униженных и оскорбленных, трагедии обездоленных. Оставил, может быть, "рассудку вопреки", повинуясь властному внутреннему голосу. Но от этого картины, им нарисованные, не становятся менее яркими. Нужно быть глухим, чтобы не расслышать в романах Достоевского тоски и боли за человека, маленького, всем обделенного человека, взятого в тиски социальной несправедливостью. Ему, писателю-разночинцу, прошедшему сквозь ужасы каторги, видевшему жизнь на самом ее дне, был кровно дорог этот горемычный человек; то и дело тревожил он чуткую совесть писателя, не давая покоя, настоятельно требовал правды о себе.

 Марксизм-ленинизм учит нас судить художника, творившего в условиях ожесточенной борьбы двух культур, испытавшего непрестанное воздействие не только сверху, со стороны "власть имущих", но и "снизу", со стороны народа, судить его не по тому, что он хотел сказать, а по тому, что в итоге сказалось им, что излилось жизненной правдой на страницы его произведений. Многое в творчестве Достоевского сегодня чуждо нам. Мы органически не приемлем достоевщины, которую так ценят в буржуазных реакционных кругах. Но из того, что ретрограды сотворили себе кумир как раз из слабых сторон творчества Достоевского, еще не следует, что мы должны отречься от художника, оставившего нам потрясающие документы русской жизни известной эпохи. Отдавать Достоевского нашим противникам, на мой взгляд, преступно и недостойно.

 Мы сами скажем правду об этом большом писателе, о его взлетах и его падениях. Мы сами разберемся в том, где Достоевский писал правду и только правду, а где, одержимый ложной идеей, он клеветал на жизнь, ее придумывал, отдавался во власть самоистязания и мучительства, глубоко чуждых здоровой психике нашей.

 Но сложность дела заключается в том, что если, скажем, у Гоголя, художника тоже противоречивого, есть, первая часть "Мертвых душ" и вторая, как будто написанная другой рукой, есть "Ревизор" и отдельная к нему "развязка", есть, наконец, "Выбранные места из переписки с друзьями", пригвожденные Белинским к позорному столбу, то у Достоевского почти в каждом романе существуют и свои "Выбранные места" и свои -- в плане идейном -- "Ревизоры". Гоголь пришел к реакционным взглядам в конце пути, Достоевский большую часть своей жизни пробродил между двух берегов -- отсюда, кажется, и знаменитые "две бездны" его.

 Есть исключения из этого правила. Ни "Бесы", ни "Записки из подполья" не содержат в себе элемента общественно и художественно ценного. Это создания фантазии больной и злобной, и советский читатель отвергнет их, так сказать, с порога. Здесь, кстати, и заложена была причина неумолимой обреченности "Ставрогина" в постановке Московского Художественного театра. Но после "Бесов", после речи о Пушкине Достоевский приходит к "Братьям Карамазовым" -- самому двойственному из всех его романов. Повторяю, в "Карамазовых" наиболее полно выражен религиозно-философский догмат Достоевского, но там есть на что опереться исследователю, который захочет доказать справедливость тезиса А. В. Луначарского: "... под мрачным обликом апостола отречения и проповедника православия и государственности таился мученик и полузадушенный средой протестант..." {А. В. Луначарский, Сб. "Русская литература", Избранные статьи. Гослитиздат, 1947, стр. 246.}. Этот роман подтверждает и мысль Салтыкова-Щедрина: "С одной стороны, у него являются лица, полные жизни и правды, с другой -- какие-то загадочные и словно во сне мечущиеся марионетки, сделанные руками, дрожащими от гнева..." {Н. Щедрин (М. Е. Салтыков), Полн. собр. соч., т. VIII, 1937, стр. 438.}.

 Эту двойственность ясно видел Художественный театр, инсценируя "Братьев Карамазовых". И достаточно вникнуть в вопрос, на каких принципах строилась самая инсценировка, как старательно отделялась В ней "пшеница от плевел", реакционная философия -- от жизненной правды характеров, от "горестных замет" сердца писателя, чтобы понять, куда направлял свои поиски театр во главе с Владимиром Ивановичем в этой своей интереснейшей работе. Не со всяким произведением может быть проделана такая операция. Но Художественному театру в спектакле "Братья Карамазовы" она в значительной степени удалась.

 Прежде всего была целиком отсечена монастырская богостроительская линия романа: старец Зосима, "великий инквизитор", глава "Дитё", где речь идет о христианском "просветлении" грешного Мити Карамазова. И хотя это было сделано по цензурным соображениям, но одной лишь цензурой дело не объясняется. Известно, что запрещалось выводить на сцену лиц духовного звания, но иметь мысли в духе официального православия не запрещалось, кажется, ни одному сценическому герою. Театр не воспользовался этой возможностью, наоборот, выбросил все, что только можно было выбросить, а кое-где попросту подменил мотивировки, пойдя на оскудение некоторых образов, и в наибольшей степени -- образа смиренника Алеши.

 Забегая вперед, скажу, что на голову моего друга и однокашника В. В. Готовцева сыпались тогда бесчисленные упреки во всех и всяческих смертных грехах. А он, между прочим, ни в чем не был виноват. Можно ли было спрашивать с него за то, что в спектакле не вышел Алеша, когда этот образ в самой инсценировке романа сведен был к минимуму, лишен всякого налета "идеальности", свойственной ему у Достоевского! Алеша нес в спектакле лишь сюжетные функции. Он нужен был для внутренней связи картин, для того чтобы остальные герои могли по очереди открывать перед ним свои души -- словом, он стал второстепенной фигурой, и это отнюдь не случайно, я думаю, потому что Алеша -- единственный из братьев, воплощающий в себе "христианское" начало романа. А театр ориентировался на "мирскую" его сторону, по мере сил отбирая в тексте Достоевского все, что насыщено социальными мотивами, что раскрывает картину жизни русского захолустья тех лет с его надрывающими душу контрастами. Пьеса начиналась рассказом чтеца о том, как отходящий Зосима посылает Алешу в мир, предлагая ему "возле братьев быть", и кончалась неотвратимостью "судебной ошибки", порожденной холодным бездушием чиновников, вершащих приговор над человеческой судьбой. Не случайно следствие в "Мокром" стало идейным центром спектакля Художественного театра. Именно в этих эпизодах романа театр расслышал нотку толстовского обличения казенщины и бездушия судебной машины самодержавной России. Не случайно театр так долго и упорно добивался разрешения показать на сцене гнусную комедию суда и уже после премьеры, когда отшумели газетные толки, отстоял у цензуры право ввести в заключительную картину пьесы речи прокурора и столичного адвоката Фетюковича, написанные Достоевским с подлинным сатирическим блеском. А ведь подобная "доработка" спектакля была по тем временам неслыханной. Все это делалось во имя усиления социальных мотивов постановки.

Опубликовано 20.02.2023 в 22:01
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Idea by Nick Gripishin (rus)
Юридическая информация
Условия размещения рекламы
Поделиться: