И вот я очутился за работой канатов; место показалось мне удобным и я сказал товарищу, что отправлюсь по надобности; он указал мне место за бревнами, и едва только потерял меня из виду, как я сбросил свой красный плащ, отвинтил шкворень и пустился бежать по направлению к докам. Там исправляли в это время фрегат "Muiron", один из тех, которые привезли из Египта Наполеона и его свиту. Я вошел на судно и спросил Тиммермана, о котором знал, что он находится в госпитале. Петух (повар), к которому я обратился, принял меня за кого-нибудь из новой команды. Я был в восторге от этой ошибки и для поддержания ее, услыхав по выговору, что повар овернец, завел с ним разговор на родном его языке и болтал с большим апломбом; но между тем я был, как на угольях: сорок пар каторжных работали в двух шагах от нас, с минуты на минуту меня могли узнать. Наконец я вскочил в лодку, которую отправляли в город, и взявшись за весло, стал рассекать волны, как истый моряк.
Скоро мы уже были в Тулоне. Торопясь куда-нибудь за город, я побежал в итальянскую гавань, но увидел, что все выходят с зеленым билетиком, выдаваемым муниципалитетом. Меня не пропускают, и пока я мысленно отыскиваю в уме средство доказать, что запрещение меня не касается, раздаются три пушечных выстрела, возвещающие о том, что побег мой открыт. Дрожь пробежала у меня по всему телу, я уже видел себя во власти аргусов и всей острожной милиции; я представлял себе, как я предстану пред добрым комиссаром, которого так нагло обманул; если я попадусь, думал я, то пропал безвозвратно. Предаваясь этим печальным размышлениям, я продолжал бежать без оглядки и, чтобы не попадаться на глаза народа, направился к валу.
Дойдя до уединенного места, я замедлил шаги, как человек, который, не зная, куда идти, рассуждает сам с собою. Какая-то женщина подошла ко мне и спросила на провансальском наречии, который час. Я ответил, что не знаю, тогда она стала болтать о дожде и хорошей погоде и заключила просьбой проводить ее. "Это в четырех шагах отсюда, -- добавила она. -- Никто нас не увидит". Случай найти убежище был слишком хорош, чтобы упустить его. Я пришел со своей спутницей в бедную лачугу и спросил у нее чего-нибудь поесть. Пока мы беседовали, послышались снова три пушечных выстрела.
-- А! -- воскликнула незнакомка с довольным видом, -- вот уж другой сегодня убежал.
-- Стало быть, это тебе приятно, красотка? Или ты рассчитываешь на награду? -- сказал я.
-- Я-то?.. Мало же ты меня знаешь.
-- Полно, полно! -- возразил я, -- пятьдесят франков никогда не мешает получить, и если бы кто-нибудь из этих дерзких попал мне в руки...
-- Несчастный, -- вскричала она, делая жест, чтобы оттолкнуть меня. -- Я не более, как бедная девушка, но все-таки никогда не буду есть хлеба, заработанного таким образом.
При этих словах, произнесенных с оттенком правдивости, не дозволявшей мне сомневаться более, я доверил ей свою тайну. Узнав, что я каторжный, она несказанно заинтересовалась мной. "Боже мой, -- воскликнула она, -- их так жаль, что я готова была бы их всех спасти, я и спасла многих". Затем, остановившись на минуту, как бы в размышлении, она продолжала: "Погоди, я все устрою; у меня есть любовник с зеленым билетом; завтра я возьму у него этот билет, ты им воспользуешься, а выйдя из города, положишь его под камень, который я укажу; а пока, так как это место небезопасное, то я отведу тебя в свою комнату". Придя туда, она сказала, что на минуту оставит меня. "Надо предупредить моего приятеля, -- сказала она, -- я скоро вернусь".
Женщины иногда такие искусные актрисы, что несмотря на столько заявлений благосклонности, я боялся предательства; может быть, Селестина только и ушла за этим. Не успела еще она выйти на улицу, как я уже пустился по лестнице. "Ну вот, ну вот! -- закричала она. -- Или ты боишься? Если не веришь мне, лучше ступай со мной". Я счел благоразумнее вблизи наблюдать за ней, и мы пошли вместе, а куда, я не знал. Едва сделали несколько шагов, как мимо нас потянулась похоронная процессия. "Ступай за похоронами, -- сказала она, -- и ты спасен". Я не успел ее поблагодарить, как она исчезла. Проводы были многолюдные, я замешался в толпе и, чтобы меня не сочли посторонним, завязал разговор со старым моряком, и несколько слов его дали мне возможность тоже распространяться о добродетелях покойного. Я вскоре убедился, что Селестина не обманула меня. Оставив позади себя вал, от которого мне так необходимо было удалиться, я почти заплакал от радости, но, чтобы не выдать себя, разыграл роль огорченного до конца. Дойдя до кладбища, я подошел к могиле, бросил на гроб горсть земли и отстал от общества, направившись по боковым дорожкам. Долго я шел, не теряя из вида Тулона.
Часов в пять вечера, при входе в сосновый лес, я вдруг увидел человека с ружьем; так как он был порядочно одет и имел охотничью сумку, то я принял его за охотника, но, заметив торчавший из кармана пистолет, со страхом подумал, не один ли он из тех провансальцев, которые при пушечном выстреле пускаются в погоню за беглыми арестантами. Если это предположение было верно, то никакое бегство не поможет: лучше даже было идти ему навстречу, нежели отступать; я действительно принял последнее решение и, подойдя к нему так, чтобы остановить его первое движение, в случае, если оно будет враждебно, спросил дорогу в Алек.
-- Большую дорогу или проселок? -- спросил он с очевидным преднамерением.
-- Мне все равно, -- отвечал я, стараясь этим устранить подозрение.
-- В таком случае идите по этой тропинке, которая вас прямо приведет к посту жандармов; если вы не любите путешествовать один, то можете воспользоваться их обществом.
При слове "жандарм" я невольно побледнел; незнакомец заметил действие своих слов: "Ладно, ладно, вижу, что вы не намерены идти большой дорогой. В таком случае, если вам некуда спешить, то я готов проводить вас до деревни Пурьер, находящейся в двух милях от Ахена". Он, по-видимому, отлично был знаком с окрестностями, и я согласился подождать его. Тогда с того же места он указал мне чащу невдалеке, сказав, что не замедлит прийти туда. По прошествии двух часов он присоединился ко мне. "Марш!" -- сказал он. Я встал, последовал за ним и, считая себя еще в лесной чаще, очутился у опушки, в пятидесяти шагах от дома, перед которым сидели жандармы. При виде их мундиров я содрогнулся! "Что с вами? -- сказал мой проводник. -- Или вы боитесь, что я вас выдам? Если это так, то вот чем вы можете защититься". И он подал мне пистолеты. Я от них отказался. "Ну и слава Богу!" -- и он пожал мне руку в знак удовольствия за мое доверие. Скрытые кустарниками, окаймлявшими дорогу, мы остановились; я не понимал цели подобного роздыха вблизи неприятеля. Остановка была продолжительна. Наконец уже в сумерках мы увидали по дороге из Тулона почтовую карету, сопровождаемую четырьмя жандармами и столькими же солдатами из бригады; присутствие их привело меня в отчаяние. Экипаж продолжал свой путь и скоро исчез из вида. Тогда мой спутник схватив меня за руки, сказал отрывисто: "Пойдемте, сегодня нечего делать".
Мы тотчас же ушли, переменив направление. После часовой ходьбы товарищ мой подошел к дереву и провел рукой по стволу; я увидал, что он считает зарубки, сделанные на нем ножом. "Это хорошо! -- воскликнул он с видом удовольствия, которое я не мог себе объяснить, и, вынув из своей сумки кусок хлеба, поделился им со мною, дав мне выпить из своей горлянки. Подкрепление пришло как нельзя более кстати, потому что я чувствовал в нем большую необходимость. Несмотря на темноту, мы шли так скоро, что я устал: ноги мои, давно отвыкшие от движения, отказывались служить, и я уже готов был объявить, что не могу более продолжать путь, когда пробило три часа на деревенских часах. "Тише, -- сказал мой спутник, прикладывая ухо к земле, -- прилягте, как я, и слушайте; с этим проклятым польским войском надо всегда быть настороже. Вы ничего не слышите?" Я отвечал, что мне послышались шаги многих людей. "Да, -- сказал он, -- это они; не двигайтесь, или нас заберут". Не успел он договорить, как к кустам, где мы были спрятаны, подошли патрули.
-- Видите ли вы что-нибудь? -- послышался вопрос шепотом.
-- Ничего, сержант.
-- Черт возьми! Я думаю, так темно, хоть глаз выколи. Этот бешеный Роман -- провались он в преисподнюю -- заставил нас бродить всю ночь по лесу, как волков. Ну уж попадись он мне или кто-нибудь из его компании!
-- Кто там? -- крикнул вдруг солдат.
-- Ты кого-нибудь видишь? -- сказал сержант.
-- Никого, но мне послышался вздох с этой стороны, -- и, вероятно, он указал на место, где мы были.
-- Ну, ты бредишь... тебя так напугали Романом, что он тебе всюду грезится.
Другие солдаты тоже подтвердили, что действительно послышался шорох.
-- Да полно вам, -- возразил сержант, -- ведь говорю вам, что никого нет, и на этот раз, как всегда, нам придется вернуться в Пурьер, не встретивши дичи; слушайте, други мои, нам пора убраться.
Стража, по-видимому, намеревалась уйти.
-- Это военная хитрость, -- сказал мой сотоварищ, -- я уверен, что они изъездят лес и затем оцепят нас полукругом.
Мне трудно было развеселиться.
-- Или вы боитесь? -- спросил он еще раз.
-- Это было бы совсем неуместно.
-- В таком случае следуйте за мною, вот мои пистолеты, когда я буду стрелять, выстрелите и вы, так чтобы из четырех выстрелов вышел один звук... Пора! Пли!
Разом раздалось четыре выстрела, мы побежали без оглядки, но никто не стал преследовать нас. Боязнь попасть в западню остановила солдат, и мы продолжали путь.
Свободное копирование
