Первое пробуждение и оживление студенческой среды стало замечаться осенью 1868 года. Насколько помнится, дело началось с устройства кассы самопомощи и кухмистерской.
Кассовая организация составлена была из кружков, представители которых в известное время собирались для выдачи пособий своим нуждавшимся членам, а также для принятия решений по разным организационным вопросам. Дела же кухмистерской решались общими собраниями, отбывавшимися в помещении кухмистерской. Закупкой провизии и обедами заведывал распорядитель или кассир (теперь уже не помню, как называлось это должностное лицо), которому помогали дежурные. Повар и прислуга были, конечно, нанятые. Кажется, всякий месяц распорядитель должен был давать отчет общему собранию о ходе дел кухмистерской.
К этому времени, т. е. к концу 1868 и началу 1869 года, в наш университет стали определяться исключенные за беспорядки из петербугского университета и медико-хирургической академии, и этот элемент еще больше оживил нашу среду. Стали зарождаться литературные кружки. В скором времени кухмистерская заняла центральное положение среди других студенческих учреждений; в кухмистерской собирались для обсуждений по всем интересовавшим студенчество вопросам. Так, помню, около этого времени произошел ряд бурных собраний по еврейскому вопросу, который и тогда уже начинал волновать умы наших юдофобов.
Вслед за кухмистерской и студенческой кассой устроилась студенческая библиотека; но это учреждение -- в мое, по крайней мере, время -- так и осталось в виде неудавшейся попытки. Бесцензурных изданий, насколько помнится, не было, да и вообще книг было очень мало; они свободно укладывались на шести полках или, точнее выражаясь, шести сосновых досках, прибитых к стене, из которых к тому же две верхние доски были заняты какими-то военными учебниками по стратегии или чем-то в этом роде, подаренным кем-то при основании библиотеки. Если я добавлю, что при киевском университете имелась прекрасная библиотека и лектория, где всякий студент мог пользоваться книгами и периодическими изданиями, то заведение нашей собственной библиотеки придется объяснить не чем иным, как желанием иметь такую библиотеку, в которой мы могли бы хозяйничать, как хотели, и главное -- о которой не знало бы начальство. Иногда нам казалось, что полиция следит за библиотекой; это нас интриговало, возбуждало интерес; в такие минуты библиотека со своей об'емистой стратегией приобретала в наших глазах уже совсем ценное значение.
Я и три товарища занимали соседнюю с библиотекой комнату, где зимою до того бывало иногда холодно, что замерзали чернила. Нередко число жильцов у нас увеличивалось и достигало восьми человек. Одно время с нами жил Владимир Малавский, числившийся в то время студентом по юридическому факультету, впоследствии (в 1879 году) попавший в тюрьму и присужденный к двадцати годам каторги по так называемому "Чигиринскому делу", в котором, между прочим, он не только не принимал никакого участия, ко даже не знал о нем до своего заключения в киевском тюремном замке. В своем месте я расскажу трагическую историю этого человека.
Наш квартирный хозяин Зименко (дом находился на Кузнечной улице) был добродушный старик, любивший выпить и не вмешивавшийся ни во что; он знал, что в конце месяца получит за комнату восемь рублей, и до остального ему не было никакого дела; он одинаково исполнял свои обязанности по отношению к жильцам, все равно -- три или восемь их было в комнате, сводившиеся, впрочем, только к тому, чтобы ставить самовар.
"Кипит!.. Подается!.. Подается... Кипит!..
Пора вставать, чаи распивать!
Чаи китайские, ромы ямайские!!."
Так выкрикивал он по утрам, внося самовар в полутемные сенечки, служившие у нас вместо передней. Иногда к этому речитативу он прибавлял: "Табаки раскуривать!"
Мы действительно после этого поднимались с постелей и принимались за "табаки" и за чай -- без рому, впрочем -- так как на ром у нас нехватало средств.
Мы были бедны и едва-едва перебивались; но в то время студент почти гордился бедностью; бедность была некоторым образом в моде, составляла своего рода шик. Если у кого даже и имелись средства, то это не показывалось, так как на это смотрели нехорошо. Простая, не щегольская одежда являлась признаком студенческой порядочности. Над франтами смеялись; так, помню, подняли на смех одного, явившегося в студенческую столовую с кольцами на руках.
Впрочем, наши франты держались в стороне и не посещали собраний; студенческая масса в большинстве состояла из сыновей мелких помещиков, чиновников, священников. Общая нужда вызывала потребность в организации касс и кухмистерских, вызывала сожительство товарищескими кружками и приучала людей делиться друг с другом последними грошами.
Таким образом студенческая среда представляла как нельзя более благоприятный элемент для распространения социалистического учения, так как, очевидно, усвоить учение, отвергающее личную собственность, легче было тому, у кого собственности не было и кто обладал к тому же соответственным умственным и нравственным развитием.
Отсутствие денежных счетов и товарищеский дележ друг с другом, нередко имевшие место в студенческих кружках, не только сохранились впоследствии, но еще шире вошли в употребление в наших революционных кружках и организациях.
Свободное копирование
