Случались, конечно, и плагиаты. Работая по три рубля за лист, Никольские авторы широкой рукой прибегали к "заимствованиям". Но плагиат, даже самый открытый, даже беззастенчивый, не считался грехом на Никольском рынке. Иногда в этих грехах литературной молодости бывали повинны и такие люди, которые впоследствии стали широко известны русской читающей публике.
Не могу обойти молчанием следующий достопримечательный случай, свидетелем которого сделала меня судьба. Однажды в самом начале моей самостоятельной торговли за два дня до рождества ко мне в лавку зашел молодой человек, или, точнее сказать, мальчик лет 14-15. На дворе было холодно, а молодой человек был одет не по сезону: длинный, с чужого плеча сюртук, осенняя шляпа с широчайшими полями и на ногах валяные боты.
-- Что прикажете, молодой человек? -- спрашиваю я.
-- Вот не купите ли у меня рукопись?
Озябшей, синей от холода рукой он протянул мне эту рукопись. Я взял, развернул... "Страшная ночь, или Ужасный колдун"...
-- Что ж, -- говорю, -- молодой человек, заглавие для нас подходящее... А сколько вы хотите за ваше произведение?
-- Давайте 15 целковых...
-- Не дороговато ли будет...
-- Уж сделайте милость, -- говорит, -- дайте 15... Вы видите, я в нужде, праздники подошли...
-- Да вы кто такой, чем заниматься изволите?
-- Да ничем еще... Меня только недавно из училища исключили...
-- Что так? Набедокурили, значит, в училище.
-- Нет, ничего особенного не было, а просто я под партой разные шутливые штучки на учителей писал, вот и выключили... А теперь вот повесть написал... Только вы уже сделайте одолжение, 15 рублей положите за нее... Мне очень нужно...
-- Ну что ж, -- говорю, -- молодой человек, пусть будет по-вашему... Пишите на обратной стороне расписку, что я, нижеподписавшийся, продал И. Д. Сытину в вечное владение настоящую рукопись мою "Страшная ночь, или Ужасный колдун"...
Взял он перо, а рука от холода и писать не может. Уж он дул, дул в свои синие кулаки, а потом еле-еле нацарапал расписку и внизу подписал: "Власий Дорошевич"...
Заплатил я деньги, 15 рублей, и жалко мне стало этого молодого человека. Весь синий, озяб, дрожит (лавка моя не отапливалась) и все в кулаки дует.
-- Вы, -- говорю, -- молодой человек, в случае чего наведывайтесь ко мне в лавку... Может быть, у меня и работишка какая-нибудь найдется.
Расстались мы друзьями, я отдал в набор "Ужасного колдуна".
Но через некоторое время прибегает ко мне встревоженный корректор (человек с образованием, из семинаристов) и говорит:
-- Иван Дмитриевич, как бы чего не вышло с вашим "Ужасным колдуном".
-- А что такое?
-- Да ведь это, -- говорит, -- повесть Гоголя... Непременно отвечать будете...
-- Ах ты, задача какая... Что ж теперь нам делать?
-- А больше ничего, -- говорит, -- как переделать эту повесть.
Как на счастье, вскоре пришел и мой молодой человек, и мы мирно и даже благодушно покончили наше недоразумение.
-- Ежели хотите, Иван Дмитриевич, я все могу переделать.
-- Нет, -- говорю, -- все-то не надо, лучше Гоголя не напишете, а страниц десять переделайте по-новому, чтоб скандалу не было.
Таковы были нравы и традиции Никольского рынка.
Маленькая, неотапливаемая лавочка, и в ней "издатель", покупающий у исключенных гимназистов повести по одному только заглавию.
Свободное копирование
