***

***

Разделим пополам синьора мандарина,

обломок стеарина и хижину, и храм.

Великолепный хлам томился по углам,

все книги по углам, а выше – паутина.

Разделим пополам, разломим пополам.

Побудем хоть немножко, где ложка пополам,

будильник и окошко, окрошка и вино.

Под нами и над нами. Не нами сведено

и – делится не нами. Разделим пополам,

да и не будет скудным деленье пополам

одной микросекунды, которая была

опаснее лавины, и намертво свела

две наши половины.

Стихи о трех китах

Сначала мир стоял на трёх китах.

Потом весь мир смеялся над китами.

Потом и смех рассыпался во прах

и только грусть летала над волнами.

И были смерчи тёмные, как злость.

Потом и злость в цене воздорожала.

Земля, летя во тьму, воображала

в себе несуществующую ось.

Ей было так удобней во сто раз

лететь во тьме, не знающей границы.

И солнце восходило каждый раз,

как будто глаз, покинувший глазницу.

Так мчались, в неосознанной борьбе,

в мучительном порыве расчленяя,

пространство, свет и время обгоняя

и проклиная логику дробей.

Уже не оставалось ничего,

на что бы можно было опереться,

и человек, с огромной головой,

почувствовал сжимающимся сердцем,

гуляя в ботаническом саду,

в аллеях синтетического сада,

себя, как в ботаническом аду,

пророком синтетического ада.

И слава богу, что у нас не  так,

что я смеюсь, и рядом плещет море,

и я лежу на тёплом косогоре,

как на спине плывущего кита.

Утро

Здесь счёт идет не на минуты.

И путь так краток и суров

от белоснежного уюта

до межпланетных холодов.

Здесь скован мир покоем снежным.

Здесь воздух с привкусом свинца.

Здесь надо трезвым и прилежным

быть от начала до конца.

Здесь надо быть с таким лицом,

опровергающим беспечность,

чтоб не скатиться в бесконечность,

и не смутиться пред концом.

Здесь надо быть учеником,

но чтобы боль проникновенья

не помешала править звенья

сухим, как скальпелем, стихом.

И чтоб в душе, где гром и вал,

и там, где тягостно и гулко,

не оставалось закоулка,

в котором ты не побывал.

Чтоб, исчерпав себя до дна,

уже за гранью, на отшибе,

сказать ей, что она ошиблась,

но в этом не твоя вина.

Что ты отпал, как вариант,

но что конец её не мрачен.

И, может, будет поудачней

идущий следом вариант.

Сонет

Зачем собака лезет на плечо,

отбившись от знакомых ей собак,

и в ухо объясняет горячо,

как ей противно общество собак?

Зачем, сомненья обмотав плащом,

иду опять один, курить на бак?

Зачем тоска оранжевой свечой

стоит в глазах знакомых мне собак?

Да так ли нам прибавило забот,

чтоб стал таким мучительный забег,

когда совсем немного до конца.

Но все же неприятно: что за бог

проносится нам слева, как забор,

и пляшет где-то сбоку, у лица?

***

Он слышал, как растет трава,

и как струится пар над лугом,

и на виске его упруго

трепещет жилы тетива.

Как с дерева сорвался лист,

и стал снижаться, колыхаясь,

то падая, то приближаясь,

то отдаляясь от земли.

Как медленно пробил удар,

в густой траве кузнечик где-то,

и как тяжёлая планета,

вращаясь, падала туда,

откуда вечное тепло

животворительно струится,

и в небесах повисла птица

с застывшим наискось крылом.

И в воздухе звенит томительно,

застывший миг, застывший звон...

Вдруг покачнулся и стремительно

пред ним вздыбился горизонт.

И ринулась в глаза земля

ему размазано и пёстро,

и грязно-серые поля,

и, как размытые, берёзы.

И, вскрикнув, птица понеслась,

замкнув стремительно в окружность,

как свист, стремительный полёт.

В траве кузнечик, встрепенувшись,

загрохотал, как пулемёт.

Волчком, стремительно вращаясь,

и из-под ног летела вон

планета, к солнцу возвращаясь,

и все кренился горизонт.

И лист, стремительно сорвавшись,

к земле помчался, как в пике,

и жила билась, надрываясь,

как в судороге, на виске.

***

Приливы лениво сменяли отливы,

и волны о берег тихонько стучали,

и чайки на тоненьких нитках качались

над зеркалом тусклым пустого залива.

Забуду. Заброшу. С обидой. С обманом.

Перроны пустые, пустите, пустите!

То голову кружит тайным дурманом,

то веки, сожжённые солнцем пустыни.

Весь мир до травинки потрогав руками,

усталому, да, от метелей и вёсен,

где-то в Сибири, седыми висками

мне голову стиснет последняя осень.

Погашены свечи, захлопнута книга.

Закрою глаза, и как будто случайно,

появится чайка из солнечных бликов,

и будет качаться, качаться, качаться

на тоненькой ниточке бледного крика.

Ветер

Упал из неба, раздвинув тучи,

толкая волны ударом резким.

В зелёных лапах мотал и мучил

обезумевший от качки крейсер.

За горизонты отбросив громы,

ходил по крышам из гулкой жести,

и насладившись слепым погромом,

швырнул корабль небрежным жестом.

В тоску залива прошёлся валом.

И всё, что может упасть, упало,

и всё, что можно сорвать, сорвалось

в чистую воду с гудящих палуб.

И сразу чайки упали в ямы,

подбросив в небо косые стоны.

Гюйсы и флаги стояли прямо,

как будто вырезанные из картона.

Скорость. Подражание гонщику

Сжигая кожу щёк,

ломая кисти рук,

а я кричу: Ещё!

На бешеном ветру,

 а я кричу: Давай!

И снова – по газам,

и в глотку мне слова

запихнуты назад.

На скованном лице

в гримасу сдвинут рот.

И фара пьёт шоссе

в себя, наоборот.

Цилиндры – ветра жгут,

пространство – по нолям,

захлёбываясь, жрут

с бензином пополам.

А леса бледный жар

размазан у виска,

и двигатель зажа –

тый в потных кулаках,

дрожит как пулемёт,

оглохнув от пальбы,

и вскрикнувшие те –

леграфные столбы,

отброшены с пути,

и только встречный МАЗ

расплющенно летит

в упор, в сетчатку глаз.

О, если бы уметь,

вот так стихи писать,

как, обгоняя смерть,

на вираже свисать,

почти припав плечом

к горячему асфальту!