Наш дом был самым большим на улице и несколько отличался от других домов, прежде всего своим коньком, заканчивающимся вырезанной из одного куска дерева головой лося с настоящими лосиными же рогами, на которых часто сидел живой беркут, грозный и опасный, от вида которого впадали в панику соседские куры, а петухи тревожно клекотали.
Его звали Берк, и он был воспитанником моего отца, его приёмным птичьим сыном. Отец подобрал его почти птенцом с повреждённым крылом, голодного и медленно умирающего, равнодушно сдавшегося в руки человека. Отец вылечил его и кормил по-птичьи – из клюва в клюв.
Однажды он взлетел, сел на конёк и с тех пор покидал его, только заслышав рокот мотора отцовского М-72 с коляской.
Отец, заглушив мотор, ждал, когда беркут сядет на его плечо, и они начинали общаться. Отец цокал языком, задавал ему всякие вопросы, а беркут, казалось, все понимал, щёлкал клювом, взмахивал крыльями, крутил головой, тряс хвостом, видно было, что между ними происходил содержательный разговор.
Наконец отец доставал из полевой сумки кусочек мяса и зажимал его в зубах. Беркут благодарственно хлопал крыльями и осторожно отбирал мясо.
Отец брал его за лапы и подбрасывал вверх – беркут улетал к себе на конёк, прижимал лапой кусок мяса и отрывал от него небольшие кусочки и проглатывал, с благодарностью поглядывая на отца.
Больше никого беркут не признавал, еду ни у кого не брал, и как ни старался старик Колесов его подманить, даже ему беркут не доверял.
Отец глушил мотор и шёл поздороваться да перекинутся парой слов с соседом. Дед Колесов, невзирая на всю строгость старообрядчества, очень интересовался политикой. Но газет он не выписывал и не читал, ссылаясь на плохое зрение, хотя толстую церковную книгу с непонятными мне закорючками читал ежедневно, это видно было из его окна по вечерам.
Отец подходил к нему в своих начищенных хромовых сапогах, галифе и кителе, сухощавый и подтянутый, здоровался за руку и подсаживался на широкую скамейку у ворот, место вечерних посиделок у деда Колесова.
Они тихо разговаривали, никогда не повышая голоса, словно были заговорщиками в каком-то тайном предприятии.
А речь могла идти совсем об обыденном, например, о том, что скоро по амнистии выпустят некоторое количество сидельцев, отмотавших треть срока по определённым статьям. Поэтому неплохо бы подать апелляцию для переквалификации статьи 146 УК, разбой на ст. 77 УК, бандитизм или наоборот, Как говорится шило на мыло.
Тема была бытовая, у деда внучек сидел за разбой, а мой брат за бандитизм. Сидели уже давно, пора бы и на свободу с чистой совестью, они оба уже лет пять топтали зону, сколько можно? Было о чем поговорить.
А мне тем временем было позволено съездить на М-72 да накосить свежей травы для кроликов или же просто проехать по трассе, почувствовать мощь мотоцикла, в годы войны проходившего по классификации как бронетехника, М-72, скопированный в 40-х годах с немецкого BMW 71R.
Немец! – Похлопывал отец его уважительно по баку, словно по загривку лошадь. Немцев отец уважал, хоть и провоевал с ними всю войну и даже в штыковую ходил.
Такие у него непростые отношения сложились с немцами.
Особенно после того, как они побывали в Германии, увидели чудеса агротехники и животноводства.
Я, может, один был свидетель разговора, когда начальник милиции, подвыпив с отцом, сказал с горечью: лучше бы сдались.
Отец только развёл руками.
Неспроста боевой капитан Жадобин сказал эти слова. Они меня поразили, я их не понял, не принял, но спросить об этом у отца не смог.
Полагаю, неспроста пришёл к такому заключению Жадобин, добряк и хлебосол. Они с отцом имели одно мнение почти по всем вопросам, единственно, Жадобин ел конину, как ели её все местные татары, отец же, кавалерист, как и дед и прадед, не мог даже слышать о конине, потому и в гости к Жадобину не ходил, а тот остерегался, в свою очередь, у нас в гостях нарваться на свинину.
В остальном они были как братья, только от разных матерей.
Кроме М-72 у нас был еще мотоцикл, «Чезетт» (ZS), легкий и быстрый, с которого я не слезал, выполняя различные хозяйственные работы. К мотоциклу отцом была смонтирована коляска, которая легко снималась, отстегивалась, и тогда я чувствовал себя вольной, быстрой птицей и носился по своим надобностям по посёлку, на рыбалку, на утиную охоту…
…Я взлетел ласточкой над рекой и вошел штопором в водоворот. Теперь нужно было дойти до самого предела, до дна, перевернуться там и, сжавшись пружиной, оттолкнуться от песчаной замшелой страшной воронки, и уйти в сторону от центра втягивающего водоворота. Иначе закрутит, будет опускать и подымать в своих завихрениях и никакого воздуха не хватит, чтобы всплыть. Все как во взрослой жизни, в которой часто вспоминался тот водоворот под железнодорожным мостом, мостом на железной дороге, которая вела неизвестно куда и тянулась неизвестно откуда.
И я благополучно вынырнул уже далеко от моста, и меня вынесло течением на косу, где загорали молодые и совсем юные жители поселка.
Лето. Каникулы. Пару часов на речку находилось у всякого, особенно в выходной день.
Девчонки лежали, сидели полукругом, а в центре, лежа на животе по известной причине, вещал Кисель, большой юморист местного значения.
Парни кучковались неподалёку, играли в карты и поглядывали на девчонок, отпуская шуточки в адрес Киселя. Тот похохатывал, но покинуть лежбище не решался.
Я медленно прошёл мимо них, на секунду помедлив, борясь с желанием присоединиться, но ни зелёные глаза Людки, ни бледно-голубые новенькой немецкой девочки, не остановили меня.
Я не мог избавиться от полыхающих темной синевой глаз моей новой знакомой. Они меня манили своим загадочным огнём, удивительный голос стоял в моих ушах: «Мальчик, пожалуйста». Роза. Ее зовут Роза!
Свободное копирование
