Ч. 5 Жизнь номер 2. Зелёные годы
После солнечного белоснежного Севастополя с домами, облицованными белым инкерманским камнем, сумрачный дождливый Ленинград показался мне мрачным, безрадостным, серым.
В городе ещё оставались развалины, а Севастополь отстроили стремительно. Удивило большое число пьяных, в том числе женщин, мат на улицах. Я ещё не знал, что город стали заселять жителями Псковской области и лимитчиками.
Но в жизни всегда надо находить светлые стороны. В училище была великолепная библиотека. Командир роты, посмотрев в библиотеке читательские формуляры, назначил меня заведующим ленинской комнатой.
Я читал там все толстые и тонкие журналы, а иногда отсыпался на столах, свернув зелёное сукно вместо подушки, пока меня однажды за этим занятием не застукал замполит факультета, у которого был второй ключ от ленинской комнаты. Он с позором изгнал меня с такой прекрасной должности.
Когда появлялась возможность, посещал театры, музеи, ещё курсантом записался в Центральную военно-морскую библиотеку. Но со стыдом признаюсь, что был только один раз на концерте в Филармонии.
Билеты на спектакли нам еженедельно приносили в училище, на хорошие вещи приходилось брать «нагрузку». Нам платили на первом курсе 125 рублей (до хрущёвской денежной реформы), особенно не разгуляешься, но студентам приходилось гораздо труднее. На стипендию им нужно было и одежду себе купить, и питаться, а мы были на всём готовом.
Именно это обстоятельство побудило очень многих моих товарищей поступить в военное училище. У этих ребят не было никакой романтики, а только голый практицизм, и осуждать их за это нельзя.
Жизнь подавляющей части населения была тяжёлой, поэтому для юношей из малоимущих семей это было возможностью «выйти в люди» и обеспечить своей будущей семье относительно обеспеченную жизнь.
С «нагрузкой» я мог позволить себе поход в Кировский театр только раз в два или три месяца. Например, покупаешь билеты на классический балет (не один же идёшь, а с девушкой!), а платишь ещё за билеты на какой-нибудь советский балет, вроде «Ясные дали» про колхоз.
Посчастливилось послушать оперу Прокофьева «Повесть о настоящем человеке». Чего стоил только хор врачей и медсестёр: «Отрежем, отрежем Мересьеву ноги!», а герой поёт в ответ: «Не надо, не надо, я буду летать!»
Видимо, занятия в музыкальной школе, под нажимом мамы, подействовали на меня в противоположном направлении, тем более, как выяснилось, у меня нет музыкального слуха, а когда слушаю оперу, то совсем не различаю слов.
Чтобы иметь возможность хотя бы ненадолго покидать опостылевшую казарму, записался в секцию лёгкой атлетики и занялся бегом на дальние дистанции.
Каждое утро вместо зарядки я бегал от «Дома советов» до аэропорта (сейчас это первый аэропорт - второй, большой, построили намного позже). Нынешнему жителю Московского района трудно себе представить, что тогда рядом с училищем находились огороды, а Купчино было деревней, окружённой полями.
Затем я занялся боксом и классической борьбой. Бокс быстро бросил, потому что по своей глупости вышел на ринг без бинтов и сломал парню нос, а себе кость запястья. К тому же, чего хорошего, когда тебя норовят ударить по голове или печени.
Классическая борьба мне тоже не понравилась, были противны потные скользкие тела, и я переключился на самбо. У меня ещё в школе был учебник Харлампиева. Перестал им заниматься только в РВСН и на Урале, а когда перевели в Ленинград, снова возобновил занятия, уже карате, в подпольной секции (оно тогда запрещалось) у одного корейца.
В узком кругу мы отрабатывали приёмы также по пособиям, которые я добыл, для женщин-полицейских полиции Нью-Йорка (слабый против сильного) и боевые приёмы из учебника для служебного пользования, ну, например, как правильно бросать песок или что-нибудь сыпучее в глаза противнику. На спаррингах выбирал всегда более сильных и рослых противников.
Я тренировался до выхода на пенсию. Прекратил, когда, играя на тренировке в футбол с молодыми ребятами, понял, что нужно завершать с переменными нагрузками, еле отдышался. Мне никогда не пришлось применять свои навыки, хотя я и сейчас могу оказаться способным сломать противнику какую-нибудь кость.
Много приёмов знать не нужно. Достаточно отработать до автоматизма один – два. Все уличные драки очень скоротечны. К счастью, все травмы получал только на тренировках.
К тому же хорошо помню наставление своего первого тренера по самбо, мастера спорта, что самый первый приём самбиста – это постараться быстро смыться. Сейчас для меня осталась только скандинавская ходьба с палками, чем занимаюсь каждый день.
Но не только резко изменились уклад и условия моей жизни. Я жил до училища, если так можно выразиться, в рафинированной обстановке. Маменькиным сынком не был, но условия моей прежней жизни не походили на те, в каких жило большинство ребят до училища.
В Севастополе, тогда закрытом городе, население в основном составляли военные и их семьи. В моём классе в школе учились только дети военных, в большинстве своём, моряков, которые хорошо знали друг друга, были знакомы и семьи.
Военнослужащие были более высокооплачиваемые, чем соответствующие категории гражданских людей.
Те, с кем я «водился» во дворе, перешли учиться в другую школу, и я отошёл от их влияния и блатной романтики, в основном, песенной.
Я верил всему, что нам втолковывали в школе, а подлинной жизни за пределами этого военного города не знал. Когда разговаривал с ребятами, то многое для меня стало откровением, тем более что в Севастополе был довольно высокий уровень жизни, что естественно для закрытого города, который к тому же снабжался на уровне Москвы и Ленинграда.
Снабжение стало намного хуже, когда Хрущёв передал Крым Украине. Но тогда власти поступили умнее, не стали агрессивно навязывать украинский язык. Поэтому народ только поворчал, что снабжение стало хуже, и этим всё ограничилось.
Со мной учились ребята из деревень, кстати, они были самыми упорными в учёбе. Большинство из них были из Белоруссии. Я слушал их рассказы о жизни в деревне, и это было совсем не то, что мне говорили в школе.
Поступили ребята из Сибири, из Средней Азии. Они тоже рассказывали много о своей жизни. Нахимовцы, в основном, были сиротами или имели кого-то одного из родителей. Они многое перенесли, романтиков среди них не было. Больше всех на курсе было ленинградцев.
Почти все на курсе были старше меня по возрасту, успели поработать. Общаясь с ними, я быстро расставался со своей наивностью. Мне больше нравились ребята из других городов, а не ленинградцы.
Ленинградцы отталкивали меня, некоторые своим цинизмом, а другие - высокомерием по отношению к провинциалу. Потом это прошло, когда выяснилось, что я увидел и узнал в Ленинграде больше, чем они, его жители.
Меня поразило, что среди моих сокурсников было много антисемитов, главным образом среди части ленинградцев и деревенских ребят из Белоруссии, а вот с ребятами из Львова, где, казалось бы, антисемитизм расцветал пышным цветом, я был в очень хороших отношениях.
Но зато, послушав их, я понял, что они до училища были связаны с бандитами, и, хотя мне они нравились, меня это насторожило. Учиться они оба передумали, и их списали за неуспеваемость. Потом я узнал, что они дослуживали в Североморске, в какой-то кочегарке и были этим очень довольны.
Больше всего я подружился с парнем из Торжка. Мы познакомились с ним при поступлении, он был золотым медалистом и проходил только собеседование. Но потом мы отдалились друг от друга, потому что он вошёл в другую компанию, которая мне не нравилась.
У меня не было желания ходить с его компанией по общежитиям для ткачих, да и к выпивке меня не тянуло. У меня были другие взгляды на этот счёт.
В последние два десятилетия мы снова возобновили наши тёплые дружеские отношения. К несчастью, он недавно ушёл из жизни. Светлая ему память, он был очень хорошим и умным человеком!
