Возвратясь в Петербург с идеями старого флота, но побывав в Кронштадте, я страшно разочаровался! Той отдельной касты, того заветного братства, той независимости, кажется, от целого света -- ничего не нашел! [Явились никогда не бывалые выскочки хвастуны, говорили о доносчиках.] Достойные старики, около которых кристаллизовалась молодежь и продолжала нравы флота, -- одни поумирали, другие удалились. Из огромного моего выпуска нашел только семь товарищей -- все разбрелись, а оставшиеся казались будто каждый сцентрировался в себе; нет прежней разгульной откровенности, бедность большая, я богач между ними. Дал товарищам хороший обед в трактире Стюарта. Обед прошел молчаливо. Все были ласковы по товарищески, но и только! На вопросы "Что с вами?" отвечали: "Не то время, поживешь, увидишь". Самые искренние, и те тихо жаловались на князя Меншикова.
45 лет прошло -- расскажу первое представление князю Меншикову. Это время было время проектов -- кто мог, тот и умничал, я еще в Сибири понял современную моду. Надумал и я проектов для Охотска и для Байкала. Являюсь смело к князю. Я надеялся щегольнуть, заинтересовать своими проектами, но не на того напал; я с незрелой и недоконченной мыслью хотел сделать скачок, не тут то было: князь крепко держал нитку начатой идеи! Я понял, что могу остаться в дураках, и замолчал.
-- Что ж вы молчите?
-- Извините, ваша светлость, я не могу говорить с вами.
-- Отчего?
-- 15 лет я не видал так высоко стоящей особы и во всю жизнь не встречал такого могучего ума.
-- Ну, так как же мы будем говорить с вами?
-- Ваша светлость, я искренно доложу вам, что, стоя перед вами, я потерял способность мыслить, чувствую свое ничтожество!
-- Вы одичали, поживите в Петербурге, отдохните, иногда приходите (кажется) по средам чай пить. Прощайте.
Мне только и хотелось дозволения пожить в Питере. Деньжонки у меня были, я счел дозволенным себе упиться удовольствиями, от которых был отчужден 15 лет.
Во флоте я разочаровался: упадок общего духа, бедность товарищей поразили меня -- какая будущность? Я долго думал и решился искать другой службы. Тогда самое большое содержание было, как в новом учреждении, в корпусе жандармов, но без протекции как попасть туда? Бродя по Питеру, я вспомнил барона Шиллинга, застал его дома, он принял меня очаровательно; разговаривая со мною, [ловко узнал мои сокровенные желания, которые, не имея надежды, я хранил в тайне; Шиллинг] заставил меня высказаться о причинах моего намерения. Спросил мою квартиру, и мы простились. Утром получаю с жандармом записку от начальника штаба корпуса жандармов Дубельта, всем знакомой формы: "Свидетельствуя совершенное почтение" и проч., [я] приглашался в штаб, для некоторых личных объяснений. Дубельт хотел знать об Американской компании, а кончилось приглашением меня в жандармы. [Хотя я и был удивлен, но согласился не думавши. Мне приказано иногда являться в штаб, так как в жандармы поступают по испытании. Обдумав на свободе, я невольно сказал себе: "Иногда вывозят и логарифмы".]
Явился к князю Меншикову; опять история проектов, я замолчал и повторил в роде первой проделки, а на вопрос князя: "Как же мы будем говорить?" -- я спросил позволения написать. "Так вы литератор? Ну, сочините, посмотрим". Я написал и принес, князь читал, саркастически улыбаясь, и, отдавая мне, сказал:
-- Предметы так важны, что превосходят мою власть; отнесите в совет адмиралтейства, но будьте осторожны (понизив голос), там сидят все мудрецы!
Это он сказал с таким сарказмом презрения, что я будто теперь слышу.
В адмиралтействе я нашел Васильева, с которым я брал обсервации в Камчатке, Рикорда, с которым служил там же, и других. Моряки приняли меня по родному; я подал проект, много хохотали и спросили: "Да чего ты хочешь?" Я просил позволения пожить в Питере. Мне дали билет с предписанием не отлучаться из Питера до рассмотрения моих проектов.
Свободное копирование
