Записки жандармского штаб-офицера - 7

 Не помню, долго ли я жил у дедушки с бабушкой, думаю, более года, -- счастливые не считают время. Дедушка был постоянно серьезен, бабушка ласкова, приветлива ко всем. У дедушки не было часов, он считал грехом иметь часы, говорил: "Что же я буду поверять Бога, что ли?" Но зато хорошо помню особенность дедушки: во всякое время дня и ночи он верно говорил, который час, это и мой отец подтвердил: разбудить дедушку ночью и на вопрос -- он отвечал без ошибки, который час.

 Зимой сказали, что приехал мой отец. Я страшно испугался, уверен был, что отец приехал высечь меня. Во время общей суматохи я забрался в кухню и спрятался под печку, нашел там короб и заставил себя. Схватились меня, кличут, я слышу, а слезы так и льются. Сбились все с ног, искали долго, во всем доме тревога. Не помню, кто и как нашел меня под печкой. Обрадовались, дедушка с бабушкой ласкают меня, а я горько плачу, на вопрос о чем, я признался, что отец будет меня сечь. Тут только объяснилось, что отец часто меня сек. Дедушка строго спросил отца:

 -- Иван, правду говорит Эразм?

 Отец отвечал:

 -- Правда, -- шалун, неслух, не покорить теперь, что из него будет!

 У дедушки от зала была отгорожена узенькая его спальня. Дедушка гневно сказал: "Иван, поди ка сюда". Двери на крючок. Я с бабушкой был в зале и слышал, как дедушка сердито говорил: "Да ты с ума сошел! Ты дурак". Что еще было, не помню; потом ясно были слышны удары; я видал эту плеть из толстого ремня, сколько ударов получил отец, я не знаю, но слышал, как он просил прощения. Далеки эти времена от нас! Не правда ли -- как это странно и даже невероятно теперь?! Но я расскажу, может быть, еще страннее и невероятнее о своем действии в 1833 г.

 Отец гостил дня три или четыре, с ним были ласковы, и отец был как дома. Любовь дедушки ко мне простиралась до того, что он поручил мне продавать гербовую бумагу[1], которая хранилась под кроватью дедушки. Купивший мужик давал мне грошик[2], который я и отдавал прятать бабушке. Как видите, я признаюсь, что брал взятки, но примите и другое мое искреннее и честное признание, что кроме этого, может быть, бессознательного взяточничества, я до сей минуты взяток не брал. Помню раз, когда приходили человек 20 за бумагой и дедушка узнал, то сказал: "Надобно бы, чтобы они поправили плетень около бани".