1945 - 64

02.07.1945

Сопровождаю "старичков" в запасной полк. Много девушек. Почти всех их отправляют домой. Осиротела наша столовая, прачечная, санчасть и прочие заведения, где подвизались многие любители роскошной жизни за счет торговли своим телом, из числа женского персонала.

Большинству девок не хотелось ехать, они плакали, писали рапорта, чтоб их оставили. Не помогло. Сделали иначе. Которые просились домой - в последний момент были оставлены в части, и наоборот.

Километров 50 уже сделали, если не больше. Маршрут рассчитан на 60 километров. Утром, когда мы, пройдя 30 километров, очутились на месте нашего недавнего квартирования в Берлине - достал велосипед.

Подполковник Гужов, руководящий колонной, предложил расположиться на отдых, но солдаты были настолько обуяны "чемоданным настроением", мечтой поскорее домой, на Родину, что заявили: "Идем дальше!".

Снова застучали колеса, зацокала мостовая, и откуда-то из глубины колонны вырвалась песня. Она взлетела над головами, на мгновение задержалась в воздухе и затем, дружно и порывисто подхваченная всеми, раздалась широко над городом, каждый раз, голосом запевалы сжимаясь, уплотняясь, становясь тише, и снова взлетая, падая и рассыпаясь раскатисто, подхваченная сиплыми голосами стариков.

Через 20 километров, однако, наблюдалась совсем другая картина. Люди устали, выбились из сил, смеялись мало, слышался ропот недовольства. Когда перевалили за 40 километров, подполковник Гужов решил дать отдых. Моросил дождь, было холодно - бойцы просились в квартиры. Гужов не разрешил, но потом дал добро на усмотрение начальников групп.

Долго стучали. Немцы не отзывались. Сразу во всех квартирах потух свет, стало тихо и подозрительно. Обошли с бойцами весь дом. Стучали настойчиво, сразу во все двери. Наконец обнаружили окно без стекол, влезли несколько человек, стали приспосабливаться, пропустили других. Кто-то проломил дверь втиснулись. Пришли девки, быстро пронюхали теплую светлую кухню, расположились. Я разместился с ними. Кое-как притиснулся к ним, но уснуть долго не мог - кусали мухи, свет жег глаза, да и само присутствие женщин отвлекало ото сна. Девчата попались совестливые - даже обнять себя не разрешали. Долго ворочался и уснул примерно к середине ночи, часа в три-четыре.

На рассвете меня разбудили. Квартира, где мы ночевали, оказалась пивной, и хозяева могли с минуты на минуту явиться. Неудобно и опасно было оставаться здесь долго. Скомандовал выходить, сам остался - искал, не уснул ли кто-либо в непроверенном месте, боялся, чтоб не остались. В одной из комнат, заваленной бочками, инструментами и прочей всячиной, стоял велосипед. Вынес его, сначала полагая, что кто-то из бойцов оставил, но потом, даже когда узнал, что все на лицо и велосипед не наш, решил не нести обратно - рискованно было, да и велосипед-то мне нужен был сильно. Так я на нем и доехал оставшиеся километры нашего пути: побил себе руки, измаялся и получил удовольствие, неожиданно сменившее мою усталость.

Девки вели себя героями. У всех ордена, у некоторых по несколько, в числе которых очень высокие. Военные люди не задумываясь определят цену героизма их, ибо только редкие исключения наблюдались в среде женского воинского персонала, заслуживающие уважения, внимания и полученных наград. Но все они, как две капли воды похожи друг на друга, безграмотными кляксами пишущие резолюции с легкостью и безответственностью. Ордена и медали отпускались по договорам, по заказам. Надо было только заслужить расположение этих мелких, пустых людишек, которые хорошему сапожнику или понравившемуся портному, кладовщику или хозработнику отпускали медали, расплачиваясь ими, словно разменной монетой. Честному воину, пролившему не одну каплю своей, а еще больше вражеской крови на поле брани, получить награду было много сложнее. Девкам же медали выдавались еще проще, чем обслуге и другим прихвостням.

Все они возомнили из себя нечто ценное и полезное обществу и действительно брали на себя (и продолжают брать) такую полноту власти, что и командиры частей не решаются порой брать. Покровительствуемые всякими Тедеевыми и прочими К?, окруженные ореолом славы, девки наши прибыли в запасной полк и заявили сразу: "Вы знаете кто мы?! Мы герои-сталинцы!" и в подкрепление сказанного подняли такой визг и шум в отведенном им бараке, что туда вынуждены были прибежать майор и капитан; но и они не в состоянии были что-либо сделать. Майора девки послали "на х...", а капитана "к е... матери". Оба ушли как побитые, сопровождаемые насмешками.

Женская природа, смешавшись с мужскими привычками, заиграла, вскипела и во всю ширь вылилась наружу. Крик, плач и матерная ругань, смешавшись вместе, носились по комнате, вырываясь далеко наружу, захлестывая каждого.

До позднего вечера провозился я с женщинами. То перепутали имена в списках, то написали одной в личном деле ПЖД. Наконец, сдал... и вздохнул облегченно.

Обратно почти всю дорогу ехал велосипедом. Гужова возненавидел за его бесчеловечность. Всю дорогу он продолжал выпивать и лопался от пищи, а мы, офицеры, по его вине оставшиеся необеспеченными продовольствием, присутствовали рядом и не были ни разу приглашены.

В центре Берлина и в районе Темпельхоф наших войск не было. Всюду расхаживали серьезные американцы в форме, похожей на спортивную. Нигде меня не остановили ни свои, ни иностранцы.

Проголодался, стал искать пива и хлеба. В булочной купил буханку жесткого немецкого хлеба, в пивной выпил несколько чашек горячего кофе. Хозяйка спросила: "Что, у вас тоже едят сухое?". Меня ущемил вопрос. - "Нет, напротив, сегодня я вынужден так питаться, ибо оторвался от части". Она легко поверила.

Пива нигде не было, а пивные в этот день были закрыты. Только уже в советской зоне в одном из домов, где укрылся от дождя, было пиво. Выпил много кружек, но не опьянел по слабости напитка. В лагерь приехал в середине дня, принес массу впечатлений и нафантазировал немало. Люди верили по простоте своей и с интересом слушали мой рассказ "о встрече с американцами": "Они приветливо отнеслись ко мне. Группа офицеров пригласила к себе на квартиру. В комнате висел большой, во всю стену портрет Рузвельта. Стояли мягкие, с белыми звездочками на спинках, кресла, а на столе красовалась закуска и шипело удивительной крепости шампанское. Американцы восторженно хлопали по плечу, называя "русский". С немцами они строги и неразговорчивы. Я не встречал ни разу ни одного из них, чтобы он любезничал с фрейлин (это единственная истина). С продавцами скупы и мелочны до пфеннига, но мне не разрешили платить за себя - расплачивались, когда позже вместе выпивали, сами ..."

Велосипед у меня отобрал начальник штаба сразу же, на другой день. Все из-за Мусаева. Он стал у меня отнимать, я поругался с ним, дошло до скандала. Под предлогом выполнения приказа вмешался майор, приказал поставить в сторону велосипед и, само собой, потом забрал.

За день до этого, сразу по прибытии в лагерь, меня вызвали, вручили обходной лист и сказали, чтоб я собирался. Больше всех усердствовал Аржанов. "Ты, видимо, поедешь на Родину. Быстрей собирайся, для тебя же хлопочу!" - и изобразил такое доброе лицо, что я ему поверил на слово.

Нас было двое: я и Токсунбаев, старый лейтенант-казах.