1944 - 21

12.03.1944

Суханово.

Вчера вместе с резервом пришли сюда. Здесь оказался строевой отдел и санчасть нашего полка. Нашел великолепную квартиру. Хозяева гостеприимные, хлебосольные. Сжарили мне картошку на остатках свиной консервированной тушенки, имевшейся у меня. Тушенки было мало и картошка плохо прожарилась, но поел с большим аппетитом. Хозяйский хлеб вкусный, пожалуй еще вкусней картошки. Наелся до предела, как в Ессентуках когда-то.

Двое ребят из резерва хотели ко мне перейти, но не довелось и мне здесь остаться надолго. Среди дня, когда я вышел - мою квартиру занял медсанбат нашей дивизии. Я как раз ходил на перевязку в санроту.

Палец мой болел все сильнее и сильнее. Невыносимо было. В санроте посмотрели, и оказалось, что вторично на том же пальце появился панариций и опять надо делать операцию, но еще больший разрез, чем прежде. Палец заморозили. Операцию делали в санроте, ибо я не хотел идти в медсанбат. Еще до операции, когда замораживали палец, меня стало тошнить, а во время операции я совсем обеспамятел. Давали нашатырь нюхать, но долго еще меня тошнило и в глазах было темно. Я очень мнителен и нервы мои чувствительны ко всякой боли.

Вскоре мне стало легче и я ушел. Дорогой, однако, палец отошел от обморожения и так заболел, что мне казалось, что не выдержу. Поспешил на квартиру. Пришел - медсанбат уже хозяйничает там: стелет матрасы, одеяла, укладывает подушки.

Лег на одну из постелей, но не мог улежать - сел, но не смог усидеть встал, но и стоять плохо было. Заходил по комнате. Нервы взбудоражились, сердце застучало жалобно, но плакать я не умею.

Как назло тут пришла проститутка, что вместе с Васильевой смеялась надо мной, когда я приходил в первый раз туда. Она завела песенку, что мне придется уходить, ибо помещение занято раненными и для того, чтобы в нем находиться, нужно иметь направление от санроты в медсанбат. Я еще пуще разнервничался, но не хотел скандала и ушел молча искать квартиру.

Нашел, но хозяйка даже не предложила мне ничего поесть и когда я сам попросил сварить мне картошку (она варила ведро для бойцов и командиров, что пришли позже меня), ответила "конечно". А у них, к тому же, была мука и свои продукты - у меня, кроме двух кусочков хлеба - ничего (мне их дала на дорогу прежняя хозяйка).

Позже пришел майор-доктор с двумя старшинами и двумя бойцами. Они все бегали и суетились вокруг майора, как-будто он был бароном или помещиком. Ухаживали, варили для него вкусную еду, но он не хотел есть: выпил чай и оладьи поел. Меня никто не угостил.

Позже, когда совсем уже стемнело, старшины начали ворковать вокруг меня, чтобы я уступил майору место и лег на полу (мне, как первому поселившемуся, а также из-за болезни, хозяйка уступила койку). На полу же было тесно и неудобно. Людей набилось много, и повернуться нельзя было от тесноты, особенно с рукой больной.

Я не соглашался. Майор стал искать место в соседней квартире, но там для него оказался испорченным воздух, хотя была хорошая лежанка. Снова взялись обхаживать меня. Я объяснял, что не могу на полу спать с больной рукой, но им ничего не нужно было знать.

- Старший будет лежать на полу, а младший на койке? Где это видано?!

Майор, грузин или азербайджанец по национальности, прикрыл глаза и притворился спящим, но когда он увидел, что у них ничего не получается, встал и проговорил:

- Лейтенант, лейтенант... встань с койки! Ляжешь на полу!

Мне стало страшно неловко, я покраснел от обиды и унижения, но в присутствии мирных граждан не хотел ему ни грубить, ни стыдить его, ни вообще объясняться с ним, с этим нахалом-помещиком. Я встал и лег на полу.

Майору постелили несколько одеял, подушку. Видно было, что он привык к этому обхаживанию и тыловой жизни. Он был, кажется, начальник медслужбы Двойки Большой.

Всю ночь мучался и только к утру заснул. Но сон мой был прерван приказанием - "Будите его, будите!" и "Эй, боец, боец, вставай!" бесцеремонно тормошили меня старшины, хотя знали, что я старше их по званию. Они вытащили из-под меня плащ-палатку, что расстелили еще вчера - я спал рядом с одним из старшин, пошумели и ушли.

Наступил рассвет. Рука мучила. Я решил встать. Вдруг увидел заблестело что-то в соломе. Подумал, что это моя серебряная ложка, но это оказался ножик складной немецкий. Я взял его, конечно, и спрятал. Эта вещь весьма необходима в условиях фронтовой жизни.

С утра хозяйка ушла. Я ждал до полудня, но она не приходила. Детям оставила буханку хлеба - они ее ели все и ели. Я перебивался семечками. Полежал, посидел и пошел из дома.

В одной хате хозяева предложили сами затирку, но без хлеба - его у них не было. Поел и пошел дальше. Наконец, набрел на эту хату. Здесь был один боец с нашего хозвзвода. Он искал медсанбат для лечения зубов - вся щека у него распухла. Завтра пойдем вместе.

Немец ушел километров на 45. Догонять далеко, но и уходить не хочется.

Погода сегодня пасмурная, сырая. С утра шел снег, а сейчас моросит дождиком. И хозяева, к тому же, такие хорошие. Побрили меня, умыли, и даже голову помыла мне самая молодая, мать четверых детей. Она мыла и приговаривала "мой сыночек", и рассказывала, что так же мыла она своего мужа. Поесть тоже дали. А сейчас уложили спать. Как дома.

Поспал маленько, но скоро проснулся.

Староста приходил. Он, говорят, плохого людям не делал, но боится злых языков. Спрашивал совета, что ему делать? Он остался сам, хотя немцы его угоняли. Я посоветовал не бояться и взяться за восстановление хозяйства, за уборку кукурузы и прочее. Особенно посоветовал ему не выделять из общего крестьянского фонда муку и другие продукты всяким проходимцам без проверки документов, ибо этим могут воспользоваться авантюристы для обмена на самогон и спирт. Он поблагодарил.

Интересовался, что с ним будет в дальнейшем, как поступят с ним органы власти.

Вечереет. Болит голова и ноет тело, а руку и передать трудно, крутит как. Хватит писать, тяжело.