…Итак, второй курс. Осенью – этюды на профнавыки. Один из важных элементов в характере человека – комплекс черт, выросших на почве его профессии. Умение проникнуть в мир труда персонажа, отбирать характерные детали специфического проявления – твердая тропинка к психофизической разгадке образа. Здесь еще очень трудно удержаться от банально внешнего, буквально внешнего подражательства. Если на школьной скамье сквозь пальцы пропустить банальность, за молодое копеечное обаяние простить бациллу ранних штампов, эта опасность непереоценима. И высокомерными толпами бродят якобы правдивые актеры, кучкой непуганых штампов заменяющие живые, оригинальные явления жизни. А у зрителя скулы сводит от зевоты при виде того, как в триллионный раз потирает руки, закатывая рукава, очередной «якобыдоктор», простуженно простонародничает «якобыдворник» или красиво хмурится усталый, зоркий «якобышпион»…
По справке из училища каждого второкурсника – по его выбору – направляют на месяц в некую организацию. Он «прилипает» к какому-то специалисту, учится, всматривается и тренируется. Через месяц в гэзэ – интереснейший показ. Даже старые щукинцы, узнав о «вечере профнавыков», бросают свои дела и стараются попасть туда. Что делают студенты? Все, что угодно. На нашем курсе были пожарники, кондитеры, токари; Авшаров и Биненбойм провели на сцене целую хирургическую операцию – в детальнейших подробностях, Дима Андрианов «обрабатывал» кремом торты, а Люда Максакова их «затаривала» в коробки и ловко перевязывала ленточкой. Это уже было как бы документальным кадром серийного цикла. Торты и коробки в приличном количестве ребята выцыганили из комбината «Прага» – у своих шефов. Я месяц проторчал в Самарском переулке, в бюро ремонта телефонов. Утрами топал с опытными мастерами по адресам. Они чинили, искали повреждения, созванивались с «кроссом», меняли аппараты, двигались мембраны, отвертки, микрофоны… а я наматывал на ус, записывал, чтобы дома тренировать на учебном аппарате спецкомбинацию.
По закону вахтанговской школы этюд на профнавык не может быть сыгран, солган, выдуман. Студент обязан, не отвлекаясь, как бы забыв об актерстве, совершить «от и до» свою узкую операцию. Мой «телефонист» в числе еще двух-трех этюдов был одобрен. Снова не понадобилось бороться с робостью, прикидываться и фасонить перед публикой: стояли более важные задачи. В короткий сценический срок надо было уложить по порядку и в темпе массу деталей… Помню стремительный подход к аппарату, рывок трубки – на плечо, сразу глаза на потолок (автоматический поиск проводки), машинально кидаю тяжелую отвертку на рычаг «вместо трубки», трубку хозяйски разбираю, чего-то трясу, куда-то дую, завинчиваю, тороплюсь, вздыхаю, «как монтер» (привык, насмотрелся), вскрываю аппарат, чего-то заменяю, звоню «Валечке» или «Томочке», прошу меня проверить… проверено, дефектов нет. Сматываю удочки, опять гляжу на потолок, открывши рот (тоже привычка), хлопнул замком чемоданчика, ушел по новому заказу. Отбор деталей, точность воспроизведения профжестов, накопление привычек в пластике, мимике – это все сливается в стремительную кинокартину «нового поведения». И в случае удачи юный студент может на пять минут достигнуть, сам к тому не стремясь, высоты подлинного перевоплощения.
Зимой второй курс готовился к показу «этюды на образы». Две современные повести (одна из них – «Жестокость» Павла Нилина) разобраны по винтикам, по сценкам и ролям. Я готовился играть автора, Нилина, Ганшин – героя, Веньку Малышева, 3. Высоковский – начальника угро (которого в кинофильме вскорости прекрасно сыграл Олег Ефремов), Юра Авшаров – бандита Баукина, а героиню Юлю Мальцеву – Максакова. Мы фантазировали «биографии» образов, посещали МУР, на уроках и в уединении я старался найти цепочку фактов, поступков, встреч… Проживал их мысленно, что-то нравилось, тогда повторял, смаковал… На занятиях придумывались сценки, далекие от повести, персонажи встречались за какой-нибудь шахматной доской, например, и… Способ поведения, общения, манера говорить и двигаться выявляли, насколько верным и плодотворным был путь накопления. Следующий этап – срепетированные сценки из выбранной прозы. Я играл того, от чьего лица велось повествование. Так что у меня пыль столбом летела – столько я набрал отрывков, столько репетировал. Благодарение судьбе, я так и не поскучал до конца учебы, так и не повторил ни на секунду того первокурсного состояния… тягучего, ленивого выжидания: пущай вокруг хлопочут, авось бегучее время само собой обтечет мое тихое тело, чтобы где-нибудь там, вдали, за рекой, прибить меня к берегу «настоящей работы»… Я еще раз низко кланяюсь своему педагогу: все во мне было именно расположено к такому прозябанию, обломовской экономии сил… Удивительный случай столкнул меня с дороги, я полетел в пропасть (в математики, в математики!…) и вдруг задержался на узкой площадке – «настоящей работе». Я бы очень желал многим удачливым смолоду театральным студентам вникнуть в поучительность моего частного случая. А не хотите в него вникать, тогда пеняйте на статистику: наивысших успехов на сегодняшний день достигли артисты, никак не отмеченные смолоду, те, которым «не очень везло». Смоктуновский, Лебедев, Жженов, Леонов, Петренко, Бурков… есть исключения. Андрею Миронову «везло» на моих глазах, начиная с первого года его учебы. Но, сколько мне помнится, он сразу же предпочел стать работягой , меньше бросаться в глаза, не «актерить» в свободное от работы время и т. д.
Свободное копирование
