Летом 44-го, после окончания пятого класса, дома пошёл разговор, что в каникулы я мог бы поработать курьером в мамином банке. Мне было уже 13 лет и такое разрешалось. Я видел шустрых девушек, которые ходили между столами и переносили всякие бумаги. Работа, вроде, несложная: нужно взять из ящика документы, «обработанные» на одной группе и перенести их в другие ящики, на другие группы. Это было даже интересно, и я охотно согласился. Ещё и будут платить настоящую зарплату и дадут вместо иждивенческой – карточку служащего. Вместо 300 грамм хлеба будет 400.
Первые день-два всё шло хорошо. То есть, само дело никак не шло, но работавшие за столами женщины, которые были мне немного знакомы, и я всегда с ними здоровался, охотно говорили новенькому какой документ на какую группу надо отнести, и объясняли почему. Если я забывал назначение какой-нибудь бумаги, мне терпеливо повторяли: «Видишь, вверху номер счёта 28012 – это значит, что с группы баланса его надо нести на «инкассо». А на этой бумаге, хотя и стоит тот же номер, но она жёлтого цвета, то есть она из артели инвалидов и её надо сначала отнести на группу «налогов», чтобы отметили льготу». Перепутать адреса было чревато, как оказалось, крупным скандалом. В зале ожидания сидели кассиры из организаций, принесшие свои документы «на обработку». Они нервничали, ожидая окончания банковской процедуры, пока их вызовут к кассе получить деньги, чтобы нести зарплату своим рабочим, которые, конечно, уже давно нетерпеливо смотрят в окна – не приехал ли кассир. Бумага, залетевшая в «чужой» ящик, спокойно лежала там без движения. Истомившийся кассир, не дождавшись вызова, сначала робко, а потом всё решительней приступал к окошку: «Почему так долго не вызывают, вот из птицетреста пришли позже, а уже получают деньги». Такое могло происходить и по другой причине. Опытные операционистки ускоряли продвижение документов «своим» (за что им этакая накрашенная тётя незаметно что-то совала в окошко). Не хватало, чтобы какой-то курьер встревал в эти сложные отношения.
Через пару дней я почувствовал, что идти на работу, как-то, не хочется. Запомнить множество номеров и признаков принадлежности бумаг мне сразу не удавалось. Но с этим я бы, в конце концов, справился, труднее было другое. Приходилось оторвать на секунду то одну, то другую занятую тётю, чтобы спросить, куда нести эту бумагу. Некоторым это не нравилось, отвечали невнятно или резко, к ним я обращаться, естественно, перестал, но тогда чаще пришлось подходить к добрым людям, отчего их число быстро уменьшалось. Когда оказывался в положении «хоть плачь» шёл спрашивать маму в приёмную управляющего. Но сюда часто заходить было нельзя.
Короче, дней через десять работа эта стала невыносимой. Она подрывала все мои уже сложившиеся понятия о себе и людях. Я взмолился дома перед папой и мамой, что готов, что угодно таскать, копать и любое другое дело делать, но курьером в банке – не могу. Родители переглянулись, будто подтвердив один другому взглядом что-то из прежнего спора, и ... освободили меня от занимаемой должности.
Вспоминая начало своей рабочей карьеры теперь, когда она, видимо, совсем завершилась, понимаю, что тогда уже проявился мой серьёзный недостаток – неумение общаться и ладить с людьми, рассчитывать что, как и когда можно сказать. Этот дефект мешал мне всю жизнь, во всех работах. Может, потому так стремился стать специалистом, чтобы в работе меньше зависеть от взаимоотношений с другими. Мне было легко со студентами, но трудно с коллегами.
Свободное копирование
