26 января 1941 года я присутствовал на заседании Московского общества испытателей природы, которому исполнялось 135 лет. Руководил собранием академик Зелинский — председатель этого Общества. В перерыве подошел ко мне с ласковой улыбкой сутуловатый старичок — первый нарком здравоохранения республики Н. А. Семашко. Пожал мне руку, поздравил с успехом, сказал: «Очень рад, что вам удалось поднять гельминтологическое дело на огромную высоту».
Я удивился и напомнил Николаю Александровичу, что начинал поднимать гельминтологическую целину давно, 20 лет тому назад, в бытность его наркомом, когда я основал первую медико-гельминтологическую научную ячейку на базе Тропического института. На это последовал искренний ответ: «Кто же мог думать, особенно в те годы, что гельминтология станет наукой огромного народнохозяйственного значения?»
По-видимому, для корифеев медицины в те далекие годы я был не только смешон, но прямо-таки карикатурен, когда дерзал отстаивать любимую науку. Впрочем, и в 1941 году некоторые именитые врачи, не понимавшие гельминтологии, относились ко мне необъективно. Многие из них с недоумением смотрели на мой орден, на мои академические звания и недоумевали: «За что все это? Неужели за глисты?!» А наиболее озлобленные, как мне говорили, произносили с сарказмом: «Хорошую Скрябин сделал карьеру и, представьте, на чем?… На глистах!» Конечно, были люди, которые понимали меня, радовались достижениям гельминтологии. Без их моральной поддержки гельминтология не смогла бы выкристаллизоваться в суверенную дисциплину большого научного и практического значения.
Что касается Н. А. Семашко, то я глубоко его ценил и уважал как крупного деятеля советского здравоохранения и очень порядочного человека. Я сохранил о нем хорошие воспоминания как об умелом организаторе здравоохранения в самый начальный, наиболее трудный период жизни нашей Родины.
Да, на пути развития гельминтологической науки было много препон. Первые годы нашего бытия, когда специалисты-гельминтологи исчислялись единицами, удельный вес нашей науки в ветеринарии и медицине был еще очень скромен и нас почти не замечали.
Никаких нападок на нас не было со стороны тех учреждений, с которыми мы находились в деловом контакте. В частности, Институт экспериментальной ветеринарии, составной частью которого в течение 12 лет являлся руководимый мною гельминтологический отдел, был нами очень доволен, поскольку наши научные и практические достижения лили воду на общую мельницу.
Однако по мере того как гельминтология крепла, завоевывала вначале всесоюзный, а затем и международный авторитет, стала организовываться скромная на первых порах оппозиция, пытавшаяся в одних случаях затормозить темпы роста нашей специальности, а в других — скомпрометировать ее. На разных этапах развития нашего дела оппозиционные настроения исходили прежде всего от представителей тех специальностей, с которыми наша наука была органически связана. Варьировались методы «воздействия», но цель у наших противников была одна: затормозить темпы быстро развивающейся науки. Особенно изощрялись в этом деле отдельные «гельминтофобы» ветеринарных профилей. Это вполне понятно, ибо наша наука родилась в недрах ветеринарии, особенно бурно развивалась в области животноводства, и ряд наших научно-практических достижений контрастировал с результатами творческих поисков в других, более отсталых ветеринарных дисциплинах.
Менее организованно проводили неблаговидную «работу» противники медицинского профиля. В основном это были врачи старого поколения, абсолютно не знакомые с достижениями молодой советской гельминтологической школы. Хотя их оппозиция носила по преимуществу индивидуальный характер, она способствовала созданию неблагоприятной для нас атмосферы среди широких кругов медицинской общественности.
Точки приложения оппозиционных сил отличались изумительным разнообразием. Были случаи, когда отдельные лица пытались подорвать мой научный авторитет методом дискредитации опубликованных мною работ, выискивая в них «антимарксистскую» трактовку и даже «антидарвинистические» тенденции. Как правило, подобные «обвинения» оказывались несостоятельными и успеха не имели.
Большую оппозицию среди некоторых административных деятелей ветеринарии вызывали наши работы по фауне гельминтов и выявлению их положения в системе. Многим казалось, что гельминтологический отдел ВИЭВ, а затем и институт гельминтологии обязаны были сразу окунуться в разработку только ультрапрактических проблем.
Возмущение «оппозиционеров», которое с первого взгляда могло казаться правильным, происходило от недопонимания и недооценки взаимосвязей теоретических вопросов с задачами производства. Отвечая за работу всего своего коллектива, я стоял на следующей принципиальной позиции. Фауна гельминтов нашей страны была до Октябрьской революции сплошным белым пятном; предстояло прежде всего выявить элементы этой фауны в разных климатических и географических зонах СССР. Для этого я прибег к плановой организации гельминтофаунистических экспедиций, с последующим изучением видового состава возбудителей гельминтозов человека и животных. Без этой работы нельзя было строить в стране гельминтологическую науку и связанную с ней ветеринарную и медико-гельминтологическую службу. Понадобилось много времени для того, чтобы эта банальная истина была понята и освоена деятелями практической ветеринарии. На это были потрачены годы, когда «оппоненты» изощрялись на все лады, чтобы уронить престиж и достоинство нашей научной работы. Я мог бы привести имена нескольких десятков лиц, которые занимались подобной дискредитацией, причем среди них были и вполне честные люди, которым недоставало эрудиции, чтобы понять необходимость закономерной очередности этапов в развитии новой научной дисциплины.
Когда началось строительство гельминтологической науки в нашей стране, объединение глубин ее биологической теории с широтою ее практического значения в медицине, ветеринарии и агрономии, стало ясно, что гельминтология является самостоятельной научной дисциплиной. Конечно, она связана с разделами паразитологического комплекса и с целым рядом других наук биологического профиля. Поэтому я счел правильным исповедовать воззрение, согласно которому объем и содержание гельминтологии на современном этапе настолько грандиозны и специфичны, что настоящему ученому совмещать помимо гельминтологии еще другие специальности паразитологии абсолютно непосильно. Вся моя научно-организационная деятельность была посвящена созданию школы гельминтологов; все ученики этой школы (ныне среди них — 116 докторов наук — ветеринарных, медицинских и биологических) как ученые являются гельминтологами, а как педагоги — паразитологами с гельминтологическим уклоном. Те же из моих учеников, что работают в научно-исследовательских институтах и на опытных станциях, заняты только проблемами гельминтологии. Если бы они разрабатывали одновременно вопросы и других паразитологических дисциплин, они выродились бы в дилетантов и потеряли бы облик настоящего ученого. Конечно, я признаю общую паразитологию, представителями которой были крупные ученые Е. Н. Павловский и В. А. Догель, но считаю ее комплексом разнотипных наук, а не единой самостоятельной наукой. Точка зрения, которую я культивировал среди учеников своей школы, сводится к следующему: я стою за узкую (это слово в 60-х годах XX века меня нисколько не шокирует), но глубокую специальность.
Таково мое кредо. Думаю, что жизнь и стремительное развитие науки подтверждают мою правоту.
Свободное копирование
