16.06.1942
Оказывается, немцы вели наступление против наших войск на Харьковском участке фронта. А я-то и не знал. Только сегодня, по рассказам товарищей и из "Красноармейской газеты" за 13 число, это стало известно.
Сегодня по радио, рассказывали красноармейцы нашего взвода, сообщили, что наступление немцев на нашем, Харьковском направлении, приостановлено.
Прервусь. Небо рассвирепело и шлет почти беспрерывно на меня дождь.
Через 15 минут. Как не грозны тучи были, а дождя все-же на этот раз не последовало. Ветер пошел мне на встречу и отогнал их отсюда, назойливых, чтоб не мешали писать. Хватит с них целой ночи, в течение которой они поливали меня своим холодящим дождем. Спасибо тебе ветер буйный украинский. Будем вместе гнать так же черные полчища немцев, тучами хлынувших на землю нашу.
Едут всадники сюда. Опять прервусь - ведь я на посту.
Всадники, два незнакомые мне лейтенанта, тоже проехали мимо.
Сейчас уже канун 16 числа, а я все еще не имею возможности списаться с родными. Им я пишу - боже мой, сколько мной им уже написано - счет потерял. А они не могут писать мне. Нет адреса. Какая горькая, неотвратимая досада! Как бы мне хотелось побывать сейчас дома, повидать родных, отдохнуть пару деньков, понежиться в постели, услышать ласковое слово отца, матери, увидеть лица родных моих - сколько пожеланий связанно с домом! Не перечесть! А пища!? - хотя бы раз в десять дней видеть одну порцию из тех, что считались дома обыкновенными и невкусными.
С каким восторгом слушал бы я сейчас наставления моего папы милого, казавшиеся мне раньше надоедливыми и лишними. Сколько я отдал бы за жесткую трепку матери любимой, только бы увидеть ее на минуту. А Днепропетровск... Как много нежных чувств и приятных воспоминаний вызывает во мне жизнь и учеба мои в городе этом. А радио! - сколько дней я не слышал ни одного слова его. А газеты, а карты, а книги!... Все оставлено мною. Только изредка мне удается урвать минуту свободную, дабы почитать, пописать, помечтать немного.
Все книги, что вез я с собой - отдал бойцам на курение. Только одна Иванова о Лермонтове осталась пока у меня. Нести невозможно. НЗ пищи, куда входят концентраты и сухари (на пять дней и того и другого), патроны 85 штук, и еще кое какие необходимые вещи - все это страшно тяготит, но и необходимо в то же время. В противогазе стихи ношу, дневник старый, ессентуковский, и этот; бумагу, карты (которых тоже оставил минимальное число), чернила в верхнем боковом кармане, в котором ручка, карандаш, блокнот и прочие разности. В левом боковом кармане тоже полно. И все это нужно. И все это я не могу и не должен выбросить.
Чернила... Эх, недавно забегала по тебе, дневник мой, быстрая ручка, сея на просторах твоих белоснежных, синие полчища букв. После того, как командир взвода ПТР не по праву заставил отдать ему мои чернила, я уже было потерял надежду писать ими. Я уже вооружился химическими карандашами. И вот, неожиданно, пришел ко мне санинструктор и предложил обменять мою пачку табаку на его сухари, на сахар, на что угодно. Все условия его я отклонил, предложив свое - бутылочку чернил. Он согласился, но так долго с этим тянул, что я успел раздать и обменять половину пачки на селедку, ручку и сахар.
Оставшуюся часть пачки хорошего турецкого табака он был готов выменять на предложенные мною чернила. Но он решил меня обмануть и в чернильницу всыпал марганца. Попробовал я пописать - замечательный красновато-фиолетовый цвет, лишь водянистый немного. Он стал подогревать бутылочку, взбалтывать, и все это с самым серьезным видом. Я спешил тогда на рытье окопов и мне некогда было раздумывать. Поверив его уверениям, что чернило устоится и не будет водянистым - я отдал ему табак. Когда же на другой день (вчера) я попробовал писать - оно действительно стало ярче намного, но как только я отводил ручку от уже написанного, замечал, что слово начинало желтеть и постепенно становилось еле заметным, своими очертаниями становясь похожим на ржавчину.
Больше санинструктора я с тех пор не встречал. А чернила я все-таки сделал, разведя химический карандаш в воде. Победа осталась все же за мной, ибо мое дело правое.
Со вчерашнего дня дневалю возле оружия и боеприпасов. Младший лейтенант стал относиться ко мне насмешливо и недобросовестно, хотя и выделил меня в командиры. Всегда он выделяет меня в наряды больше других, не в наказание, а по привычке и унижает честь и права человеческие и командирские, назначая, к примеру, в дневальство и при рытье окопов рядовых бойцов старшими надо мной. Отчитывая меня в присутствии бойцов, а также доверяя всяким жалобам на меня, как на командира, что не должно иметь места по уставу в Красной Армии.
Больше того, когда у меня произошло страшное по принесенным мне мучениям, расстройство желудка, он, по навету подчиненного мне бойца, признал это симуляцией и заявил, в присутствии красноармейцев, чтобы я больше ему не жаловался ни на какие болезни. А проверить в санчасти подлинность моего состояния не пожелал.
Вообще наш командир взвода находится под влиянием людей, умеющих рассказывать и способных трепать языком. Уверен, что расскажи я ему пару ругательных анекдотов погнуснее, и отношение его ко мне сразу бы переменилось - плохо память у меня ни к черту.
А сейчас пока что спит боец Бессарабов, командует он же. А командир отделения, в котором этот боец находится, ночью не спит, стоит на посту. Днем тоже из кожи лезет, выполняя приказания своего бойца. Кто же будет подчиняться мне в бою, если я сам вынужден подчиняться бойцам, которыми командовать должен?!
А потом, когда нет командиров, он, говоря о лейтенанте, начинает рассуждать, что во главе роты стоят одни пацаны, что сами бойцы их постреляют и что он, Бессарабов, знает больше командира взвода, ибо служит три года, а он, командир, всего лишь три месяца. Вот тебе и авторитет командира! До чего доводит малейшее уклонение от устава.
Если я не заслуживаю звания командира - можно снять меня с этой должности, предоставив бойцам быть старшими надомною. Но я начинаю вступать в обсуждение действий командира, а это не по Уставу. Ладно, молчу об этом. Молчу, как рыба.
Опять комары появились. Ох, и надоедливы же они. И в глаза лезут и в уши и в нос - просто оказия какая-то - ни писать, ни читать, ни даже сидеть спокойно они не дают мне, грешному.
Орудия и в правду не бьют со стороны фронта, и самолетов меньше стало. Что дальше будет?
