23.10.1941
Евреи. Жалкие и несчастные, гордые и хитрые, мудрые и мелочные, добрые и скупые, пугливые... и...
На улицах и в парке, в хлебной лавке, в очереди за керосином - всюду слышится шепот. Шепот ужасный, веселый, но ненавистный. Говорят о евреях. Говорят пока еще робко, оглядываясь по сторонам.
Евреи - воры. Одна еврейка украла в магазине шубку. Евреи имеют деньги. У одной оказалось 50 тысяч, но она жаловалась на судьбу и говорила, что она гола и боса. У одного еврея еще больше денег, но он говорит, что голодает. Евреи не любят работать. Евреи не хотят служить в Красной Армии. Евреи живут без прописки. Евреи сели нам на голову. Словом, евреи - причина всех бедствий. Все это мне не раз приходится слышать - внешность и речь не выдают во мне еврея.
Я люблю русский язык. Люблю, пожалуй, больше, чем еврейский, - я даже почти не знаком с последним. Я не хочу разбираться в нациях. Хороший человек всякой нации и расы мне всегда мил и приятен, а плохой - ненавистен. Но я замечаю: здесь, на Северном Кавказе, антисемитизм - массовое явление. Отчасти в этом виновны и сами евреи, заслужившие в большинстве своем ненависть у многих местных жителей.
Так, одна еврейка, например, в очереди заявила: "Как хорошо, что вас теперь бьют". Ее избили и после этого хотели отвести в милицию, но она успела улизнуть.
Таких действительно мало бить. Такие люди-евреи еще большие антисемиты, нежели любой русский антисемит. Она глупа и еще длинноязыка.
Но все-таки я не люблю этих казаков за немногим исключением. Украинцы меньшие антисемиты. Русские Запада - Москвы, Ленинграда - еще меньшие. Я не понимаю, как можно быть таким жестоким, бессердечным и безбоязненным, каким является Северокавказский казак.
На всеобуче, к слову, открыто (во время перерыва), в присутствии командиров отделений ребята рассказывают, что во время бомбежки Минеральных Вод, евреи подняли крик, начали разбегаться, побросав вещи, а одна женщина-еврейка подняла к верху руки, неистово и пронзительно крича. Слушатели смеялись и никто не попытался пресечь эту наглую антиеврейскую пропаганду. Мне было обидно за евреев. Гнев душил меня, но я не смел слова сказать, зная, что это еще больше обозлит всех против меня и вызовет взрыв новых издевательств надо мной.
Сегодня написал три письма. Маме, тете Бузе и дяде Леве.
Днем был папа. Он стал еще невозможней. Когда он зашел - началась воздушная тревога. По радио надоедливо напоминали об этом. Я сказал, что у нас в Днепропетровске не повторяли так часто и что это действует на нервы. Папа перебил: "Я спешу, столько дней не был, а ты мне глупости говоришь!" Это меня обидело, а когда через несколько минут и ему надоело, (он сказал, что это неприятно действует на слух) я напомнил ему, что за такие же слова он меня только что ругал.
