Эжен Делакруа. Дневник - 5

13 сентября

Вот письмо, написанное сестре:

«Я откладывал свой ответ тебе до сегодняшнего дня, потому что рассчитывал тебя навестить одновременно с г. Тиффио, который должен был уехать раньше. Теперь, когда мне предстоит вернуться в Париж по важным делам, связанным с моей живописью, я передаю тебе справки, переданные мне Феликсом, и пр. Как бы ты ни истолковывала мое поведение, будь уверена, что чувства мои нисколько не изменились. Надеюсь доказать тебе это, когда увидимся. Хочу лишь, чтобы наша дружба была в будущем основана на ясном понимании наших взаимных прав. Итак, я спешно возвращаюсь в Париж, где и встречусь с тобой в конце месяца, если ты не изменишь намерений. Я был очень огорчен тем, что ты не сочла нужным ответить на письмо, которое брат написал тебе одновременно со мной. Я надеялся на ответ и на примирение, которое явилось бы для меня самым большим счастьем. Прощай, и т. д.».

Вечером, накануне моего отъезда из Луру

Сегодня вечером получил письмо от Пирона[1] и от Пьерре.[2] Я принял вдруг решение вернуться в Париж. Мне кажется, что, уезжая так внезапно и не имея времени осознать это, я недостаточно буду наслаждаться радостью нового свидания с милыми друзьями. Пьерре пишет о том же, чего коснулся Феликс в своем последнем письме. Я чувствую себя успокоенным относительно всех этих обстоятельств и до известной степени наперед принимаю то, что произойдет. Конечно, я не могу отвернуться от сестры, особенно когда она покинута и несчастна. Думаю, что лучшее, что я могу сделать,— это сообщить о моем положении Феликсу и попросить его указать мне какого-нибудь делового человека, прежде всего порядочного, который стал бы приглядывать за моими делами и за делами брата, как только г. Тиффио, с которым я, наконец, развязался, так или иначе покончит там со всем этим.

Уезжаю под тяжелым впечатлением от положения, в каком находится мой брат. Сам я молод, и свободен, а он, такой открытый и благородный, достойный пo своему характеру стоять в первом ряду уважаемых людей, живет, окруженный грубиянами и мошенниками. У этой женщины доброе сердце, но неужели лишь на это мог он надеяться, чтобы мирно закончить столь бурную карьеру? Анри Гюг представил мне его положение именно так, как я его и сам всегда чувствовал, но это чувство притупилось под влиянием привычки. Я не могу без содрогания думать о его будущем. Как горько не быть в состоянии ввести свою подругу в круг людей хорошего происхождения или опуститься до необходимости сделать себе из этого несчастья оружие бравады против того, что принято называть предрассудками! Позавчера было нечто вроде бала, ему предшествовал обед, они сделали для меня ясной всю трудность его положения.

Анри рассказал мне тогда же вечером, во время прогулки по саду, о чертах характера г. Вернинака — мне не было нужды в них, чтобы составить себе правильное представление о нем, но это очень печалит меня, ибо то, что я думал о нем, хранилось у меня на сердце, а то, что я узнал, оказалось общеизвестным и нашло отражение в печати. Бедный племянник, бедная моя сестра! Сестра совершила огромнейшую ошибку, не ответив брату.

Сегодня утром дядя (Ризенер) и его сын Анри уехали. Эта разлука, хотя она и будет непродолжительной, мне тягостна. Я привязался к Анри. Он немножко задира и этим производит на первый взгляд неблагоприятное впечатление, но он порядочный человек. Вчера вечером, накануне расставанья, которое было особенно грустно для брата, обед был поздний и обильный. Позавчера, накануне этого обеда, я помирился с Лизеттой и танцевал с ней до поздней ночи. Тут были жена Шарля, Лизетта и Анри; я вынес тяжелое впечатление: Анри, уже разгоряченный вином, говорил грубости и сальности в присутствии этих женщин. Во мне есть уважение к женщинам; я не мог бы говорить им вещи, совершенно непристойные. Что бы я ни думал о плотском в них, я начинаю сам краснеть, когда оскорбляю стыдливость, которая, хотя бы по видимости, не должна их покидать.

Я думаю, мой бедный скромник, что это плохой способ иметь у них успех. И, может быть, Анри, утомленный развратник, именно в силу этого самого нравился больше, чем другой. Во всем этом обществе не было и двух заслуживающих уважения людей. Бедный брат! Ты не хочешь сам себе признаться в своем печальном положении, а у друзей твоих нет для этого лекарства.