Лопатинский рудник и Проектэкскавация - 1

Лопатинский рудник и Проектэкскавация

— Михаил Григорьевич! — трубка не рокотала обычным полетаевским говорком. Мой приятель растягивал гласные, голос его звучал жалобно. — У меня обострение радикули-ита. Выручите! Прочтите за меня ле-екцию!

«Зачем же ты, чертов сын, набираешь себе зимой лекции, если у тебя радикулит? — ругнулся я про себя. — И небось опять за тридевять земель. Нет! Поищи другого дурака тащиться в такой мороз».

— Не знаю, как быть, Владимир Евгеньевич. Вряд ли смогу. А где это?

— На Воскресенском химкомбинате.

— А! Пожалуйста! Когда лекция?

— Спасибо! — теперь гласные не растягивались. Полетаев явно удивлен столь неожиданным изменением моих намерений.

А я вдруг обрадовался. Двадцать лет все не было случая побывать в тех местах. Посмотрю, как там теперь. А если Иван Семенович Тютнев уцелел после войны, так, может быть, и увидимся!

Напрасные надежды! Зимний день короток. В Воскресенск я приехал уже затемно. Увидел обступившие станцию большие дома современного города. Прочел лекцию в роскошном Дворце культуры. На мои расспросы об Иване культработник мог ответить только, что в списке знатных граждан такого нет, но есть и другие Тютневы. А я и без того знал, что их — половина Лопатина. Тут же выяснилось, что транспорта никакого нет, а сходить в Лопатино и обратно до поезда я не успею. Так и пошел снова на платформу, которая за эти двадцать лет изменилась здесь, пожалуй, меньше всего.

Станция Воскресенск Московско-Казанской железной дороги.

На этом самом высоком перегоне мы с Мироном Крайчиком и Андреем Хижняковым тогда, в 1933 году, наивно ожидали, что нас кто-нибудь встретит. Никого, конечно, не дождались, кое-как расспросили о дороге и, взвалив на себя пожитки, тронулись в путь.

Скоро устали и зашли в чайную отдохнуть и перекусить. Это была большая старая изба, стоявшая одиноко между станцией и селом Лопатином на перекрестке дорог, как и полагалось порядочному кабаку. Должно быть, не без расчета поставил ее когда-то хозяин: кто из соседних деревень идет на станцию, обязательно завернет, приезжий со станции — тоже. Крепкое, мрачное строение навевало мысли о разбойниках, державших в страхе край, и о стакнувшемся с ними кабатчике — совсем как у Шишкова в «Угрюм-реке»[1]. Внутри была большая закоптелая комната с печью, запечным чуланом и стойкой — наверное, еще от старого хозяина. И хоть теперь это было нарпитовское заведение, даже с меню, дух кабака отнюдь не исчез, тем более что в меню значились только соленые грибы, да селедка, да черный хлеб. Вышли мы оттуда отнюдь не повеселев и поплелись дальше. Вскоре встречная женщина объяснила нам дорогу, предупредив, чтобы мы поторопились дойти до рудника засветло.

— Раньше-то у нас было спокойно, а теперь такие стали случаться случаи!

Можно легко представить, что это напутствие не изгладило предыдущих мрачных впечатлений, настроения нашего не улучшило.

— Какое безобразие! — возмущался Мирон. — Едут к ним практиканты, так даже подводы не выслали. А считается передовой рудник. Нет, Мишка! Если ты из-за них растянешь руку — честное слово, завтра же пойду в их партком!

До Лопатинского рудника мы все же добрались благополучно, хоть и не засветло. И комендант Бабкин принял нас так радушно, что все злоключения как-то сразу забылись. Трое ребят (нашему старшему — Мирону — было всего 17 лет) напомнили Бабкину, как потом говорили, родные края и какого-то вот такого же опекаемого парня. И звали парня тоже Михалек (меня Бабкин иначе и не называл). Он отвел нам хорошую комнату в рубленом доме наискосок от своей, снабдил необходимым для первого устройства и все время нашей практики отечески о нас заботился. Для первого раза напоил чаем — и мы повалились на койки, едва успев раздеться.