На фото: ОБЩЕЖИТИЕ НА ТРИФОНОВКЕ. СЛЕВА НАПРАВО - АДА ПЕТРЕНКО, ГАЛЯ ГРОЗИНА, СЕСТРА НАТАЛКА, Я, МАМА, НАТАША АНТОНОВА. СКОРО БУДУТ ОЛАДУШКИ. МОСКВА. 1955 ГОД.
Весь день, с девяти утра до одиннадцати вечера, пропадали в студии. В короткие перерывы бегали на угол улицы Горького в булочную за сладко пахнущей калорийкой. Если обедали, то внизу в столовой или в кафе «Артистическое», попросту «Артистик». Там пили бульон из больших белых чашек, в богатые дни с пирожком, чаще - просто с хлебом, просили яичницу «по-тархановски» - с черным хлебом - и вкусно, и сытно. В дни стипендий на каждом углу покупали копеечные жареные пирожки с повидлом, печенкой, капустой, рыбой - с чем попадется. Изредка делали набеги в Столешников переулок - заварные эклеры - предел мечтаний.
Из меня «выбивали» балет. На курсовых капустниках показывали, как подхожу я вывернутыми ногами к партнеру, становлюсь в третью позицию и, плавно взмахнув руками, опускаю их ему на плечи. Георгий Авдеевич, побывав на занятиях по танцу, пришел в благородное негодование: вместо того чтобы заниматься тяжелым, возвышающим трудом, я машу ногами невесть куда и безнравственно улыбаюсь.
Господи, господи! Как тоскливо порой мне было в этом святом почитании драматического искусства, где просто ходят, как в жизни, говорят, как в жизни, и нет у них музыки, пачек, пуантов, сценического простора. Вечно чего-то наставят, нагородят - скучно.
Кажется, тогда я и посмотрела первый драматический спектакль - «Три сестры», во МХАТе, конечно. Смотрела я эту чужую далекую жизнь, и почему-то вдруг стало нестерпимо жалко этих сестер, а еще больше себя - и я заплакала.
Приближалась зима. Лужи покрылись мерзлой коркой. На ногах - черные лодочки, на плечах - с великими жертвами купленная бабушкой в рассрочку шуба из суслика. Она трещала и рвалась, как бумага, и сколько ни штопай, где-нибудь да торчал пестрый клок. Расстелили мы эту шубу на полу в надежде выкроить хотя бы жилет, но получились только стельки. Чем сильнее были холода, тем стремительнее становился мой бег. В студию влетала со стеклянными ногами, и кто-нибудь из мальчиков оттирал их ладошками.
Стипендия слишком быстро тратилась, а заработать можно было только ночью на киностудии, куда вход нам, студентам, был запрещен. Предприимчивая чаровница Маргоша уговорила меня рискнуть, ссылаясь на свой ленфильмовский опыт. В костюмерной Мосфильма наспех одевали массовку. Маргоша оказалась в сереньком незаметном платьишке, в неброском платочке, а я в платье красном, как флаг. В огромной студии стоял пароход, молодежь плыла в светлое будущее с бодрой песней и героиней в центре. Снимались последние кадры фильма «Доброе утро». Мы с Маргошей старались затеряться в толпе, спрятаться за спины… Но не тут-то было. Рупор громкоговорителя гулко изрек: «Красное пятно, встаньте ближе, еще ближе, центрее». И вот я уже сижу, мертвая от страха, рядом с Татьяной Конюховой. Больше года, пока не вышел фильм, жила я под страхом разоблачения и исключения, а когда он вышел, никто и не заметил мелькнувшее красное пятно, даже мама не узнала. Странно, может быть, но никогда мне не хотелось сниматься в кино, и фотографий я своих не любила - слишком неродными они казались.
Свободное копирование
