Повесть Некрасова поражала прежде всего достоверностью, несочиненностью — я уже чувствовал тогда, что отсутствие литературщины есть высшее достижение писательского искусства.
А главное — в ту пору для таких читателей, как я, это было, безусловно, самым главным, — книга Некрасова представляла собой рассказ не наблюдателя, пусть даже и очень глазастого, в часы затишья ненадолго попавшего по газетной или какой-то другой надобности на передний край, а человека, познавшего жизнь «окопника» изнутри и изобразившего ее без прикрас и смягчений.
До этого жестокий, дорогой ценой оплаченный опыт солдат и офицеров с «передка» не находил настоящего отражения ни в книгах, ни в кинофильмах. В подавляющем большинстве произведений они были в лучшем случае безликой «массовкой», им полагалось дружно бежать в атаку, кричать «За родину, за Сталина! Ура!», а изображения крупным планом удостаивались «орлы», «чудо-богатыри», которым все было нипочем — и в огне они не горели, и в воде не тонули; неуязвимые для пуль и снарядов, они били захватчиков, как мух. Образ войны, который тогда всеми средствами искусства и пропаганды изо дня в день вбивался в головы людей, ничего общего не имел с тем, что видели и пережили мы на фронте, потому что такой войны, как в этих книгах и фильмах, просто не было. Повесть «В окопах Сталинграда» словно бы возвращала нам наше недавнее незажившее, незаживающее фронтовое прошлое, перечеркнутое официально признанной и сверхобильно тиражируемой литературой.
Вот почему лучи славы великого однофамильца не затмили имени Виктора Некрасова. Для большей части читающей публики при минимальном содействии критики он очень быстро стал самым близким, самым любимым военным писателем. Помню — это повторялось не один раз, — как реагировали бывшие фронтовики, узнав, что в компании, засевшей в каком-нибудь ресторане или пивном баре Киева или Москвы, автор «В окопах Сталинграда». Эта встреча казалась им чудом (я и сам, знакомясь с Некрасовым, испытал это чувство), они не могли поверить, что вот перед ними человек, который написал столь дорогую их сердцу книгу; к тому же сразу становилось ясно, что он «свой парень», такой же, как его герои…
Когда «В окопах Сталинграда» получила Сталинскую премию, читателями, не ведавшими о том, что происходит на идеологической кухне литературы, это было воспринято как нечто абсолютно закономерное — кому же как не Некрасову! Потом я узнал, что это был один из капризов Сталина, который я и сегодня не берусь объяснить. Не мог объяснить этого и сам Некрасов. Он рассказывал в своих воспоминаниях: «Через год [после обсуждения повести Некрасова на президиуме Союза писателей. — Л. Л.] тот же Фадеев, председатель Комитета по Сталинским премиям, вычеркнул в последнюю минуту фамилию автора из списка кандидатов, отправленного пред светлые очи [Всеволод Вишневский не посчитался с мнением президиума, редакция „Знамени“ выдвинула „В окопах Сталинграда“ на Сталинскую премию. — Л. Л.]. Неисповедимы пути Господни — наутро обомлевший автор увидел свое собственное изображение в „Правде“ и „Известиях“». [Вс. Вишневский потом, загадочно подмигивая, шепотом, закрыв предварительно все двери своего кабинета, сказал автору: «Только Сам мог вспомнить, никто другой…» — и развел руками.]
Сталинская премия на какое-то время оградила Некрасова от нападок блюстителей лака и глянца, его даже попытались «приручить», выдвинув в руководство писательской организации Украины (он был избран заместителем председателя правления). Но, как говорится, вопрос был плохо подготовлен «кадровиками», курировавшими Союз писателей, они доверились анкетным данным: офицер-фронтовик, член партии, лауреат. Этот недолгий начальственный взлет Некрасова его киевские друзья вспоминали всегда как уморительно смешную историю. В киевском корпункте «Литературной газеты» висела большая официальная коллективная фотография украинских писателей, и среди них Некрасов. «Это что?» — спросил я. Мне ответили со смехом: «Встреча секретарей Союза писателей Украины с писателем-фронтовиком Некрасовым». Кончилась литературно-административная карьера Некрасова очень быстро и раз и навсегда. Да иначе и быть не могло — вот уж кто совершенно не годился в начальники!
Свободное копирование
