Мать моя не могла дождаться в Москве моего приезда; хозяйственные заботы требовали ее присутствия в подмосковной деревне. Я также не мог немедля ехать к ней, обязанный представиться моему временному начальнику майору Четверикову, управлявшему изысканиями по устройству шоссе от Москвы до Брест-Литовска, и испросить дозволение на кратковременную отлучку. Но представиться Четверикову было не так легко; его никогда нельзя было застать дома; он играл по ночам в карты, спал целое утро и приказывал всем говорить, что его нет дома. На производившиеся под его управлением изыскания были назначены вместе со мной мои товарищи: Пятов, Майн, барон Виттенгейм{} и другие. Напрасные посещения Четверикова надоели нам, и некоторые из нас решились записаться, что такие-то были, чтобы представиться, остановились в Москве там-то. Но мне необходимо было видеть Четверикова, чтобы испросить дозволение на отлучку в деревню. Я пошел к нему на другой день и по особому счастью застал его; он мне сделал выговор за то, что я вместе с другими позволил себе представляться к нему запискою, полагая нашею обязанностью до тех пор приезжать к нему, пока не застали бы его дома, к чему присовокупил, что если бы мы это сделали с другим начальником, то дорого бы поплатились.
Получив дозволение ехать к матери, я поспешил им воспользоваться. Тетка моя Замятнина хотела присутствовать при радости моей матери. Рессорного экипажа у нее не было. Дорога между Москвой и Подольском была не шоссирована и весьма неудобна. По этой-то дороге она поехала со мной в простой телеге.
Во всей этой главе моих воспоминаний я ни слова не говорил о моей матери. Но письменные ее сношения со мной не прерывались; она посылала мне немного и денег. Письма, всегда написанные с большим умом и чувством, большей частью заключали в себе наставления, которыми она полагала меня отвратить от лени, беспечности, издержек, не соответствующих нашему состоянию, и от других пороков. К сожалению, эти наставления, как мог заметить читатель, мало на меня действовали, и, при всей моей любви к матери, я как-то неохотно распечатывал ее письма, вперед уверенный, что в них заключаются наставления, которых я не исполню. Во всяком случае, большей частью того, что во мне есть хорошего, я, конечно, обязан этим письмам.
Не буду говорить о радости матери и сестры, когда они меня увидали в их маленьком доме Чегодаева, {описанном в первой главе "Моих воспоминаний"}. Сестре, которую я оставил 14-летней девочкой, было теперь 19 лет. Я нашел ее истинной красавицей; в особенности белизна лица и румянец на щеках были необыкновенно нежны.
Свободное копирование
