В том же 37 году мама отдала меня в детскую группу. Она была несколько иного свойства, чем другие, которых в те годы развелось довольно много. Пять-шесть детей собирали в квартире попросторнее, где с ними занимались иностранным языком, чаще французским. Там же они съедали завтраки, принесенные из дома, потом гуляли на бульваре и к середине дня возвращались домой. Наша группа походила больше на детский сад, только частный. Руководительница, Вера Филипповна Чернявская, занимала двухкомнатную квартиру в нижнем этаже бывшего особняка в Афанасьевском переулке. Нас приводили туда к десяти и забирали в пять. Мы гуляли с немкой, Александрой Эдуардовной, обучавшей нас немецкому, потом обедали (повариха Груша, которую мы очень любили, необыкновенно вкусно готовила), перед обедом всем полагалось проглотить рыбий жир, после обеда нас укладывали отдыхать, а Вера Филипповна читала нам в это время вслух «Маленького оборвыша», того же Гайдара, трудно проговариваемых и трудно перевариваемых «Трех толстяков», глупую Почемучку Житкова («Что я видел»), — я ни разу в жизни не слышала, чтобы дети в такой форме задавали вопросы: «А почему мы?… А почему вокзал?… А почему поезд» и т. д. (Карлсон к нам не прилетал, но такая была погода, наверное, нелетная). Ну и конечно «Ребята и зверята» и «Аскания-Нова, она же Остров в степи» Перовской, невыносимо советские, написанные чудовищным не языком — советскими штампами. И все равно нравилось, — нельзя же было удовлетворить всегдашнюю детскую любовь к животным одной Каштанкой и Сетоном-Томпсоном, а его и достать было нелегко, у меня, например, своего в детстве так и не было, так же как Брэма и Фабра, все это приходилось позднее брать в библиотеках. Потом был полдник, опять прогулка, и так до пяти.
После того как преподавание немецкого в связи с ухудшением отношений с Германией запретили, та же Александра Эдуардовна продолжала с нами гулять и заниматься всяким рукоделием. Но до этого она успела поставить Красную Шапочку на немецком, а из книг чаще всего читала «Макса и Морица» Буша. Были у нас и уроки ритмики, а в семь лет нас начали учить письму и арифметике, практически проходя программу первого класса школы, так что многие поступали сразу во второй. На елку и на майские и октябрьские праздники мы готовили выступления, на которые приглашались родители. Мы пели, танцевали, читали стихи, не обходясь, разумеется, без обязательных «и сам товарищ Сталин в шинели боевой, и сам товарищ Сталин кивнул нам головой» и «Щорс под красным знаменем». Не помню уж откуда у меня взялся костюм
Красной Шапочки, но вообще все костюмы должны были доставать или делать сами родители. И все та же Надя шила для меня то пачку из марли, то костюм зайца с настоящим хвостом из дядиных охотничьих трофеев.
У меня были друзья и подруги, с которыми мы общались и помимо группы, а с Верой Филипповной сохранились близкие отношения до самой ее смерти. Платить за наше пребывание в группе приходилось не дешево, так что мама не разгибалась над машинкой, и я помню, что она ворчала на то. что после отмены немецкого цена осталась прежней. На день рождения В.Ф. мы дарили ей подарки, — чаще всего духи или одеколон. Было два сорта самых распространенных духов: «Эллада» и «В полет», не считая «Красной Москвы», но та была дорогой и покупалась немногими. Магазины, где продавали духи и другую парфюмерию, назывались ТЭЖЭ. Как-то на мое рожденье у нас собрались мамины друзья и мой детский приятель, племянник одной из подруг. Его отец был арестован, мать металась между Москвой и Ленинградом, где они раньше жили, а Алеша чаще всего живал у тетки, а иногда гостил у нас. На следующий день мама обнаружила на полке с книгами маленький «пробный» флакон духов. Она обзвонила всех, кто был накануне, думая, что кто-то его случайно забыл, и выяснилось, что это принес мне в подарок Алеша, но постеснялся отдать в руки. Я была горда, что в пять лет мой друг преподнес мне, как большой, духи. А когда я начала ходить в группу, на рожденье, как я уже сказала, стали собираться мои новые друзья.
Свободное копирование
