История одной жизни - 66

Осуждение (часть первая)

Однако я подхожу к самому трудному периоду нашей жизни в Шолоховке. 25 мая 1985 года в мой больничный кабинет явился милиционер по фамилии Соломатин и намекнул, на то, что мне преподносят подарки. Это был первый сигнал к будущей эпопее, но я не понял, что от меня ожидается взятка. Эта взятка могла бы спасти меня от скамьи подсудимых. Однако я не считал, что подарки от благодарных пациентов являются нарушением закона, и относился к таким проявлениям внимания без опасения. Попутно отмечу, что мой друг Толик Вагенлейтер за несколько дней до этого события говорил мне: «Будь осторожен, шахтеры ценят тебя как специалиста, но поговаривают, что без денег к тебе не попасть». Я, естественно, проигнорировал это предупреждение, так как разговоры были лишены основания. Я был абсолютно уверен, что мне нечего бояться, ведь я не занимался никакой противоправной деятельностью. Не обеспокоил меня и приехавший из Белой Калитвы с проверкой невропатолог Кузьменко. Он, как бы между прочим, передал разговор с секретарем парторганизации, который заявил: «Ваш Вайсман больных без денег не принимает». Я опять-таки отмахнулся на это, лишенное правды заявление, и сказал: «Мало что говорят». Это было пост андроповское время, когда сажали должностных работников, чтобы припугнуть других авторитетных лиц. В этой ситуации страдали и врачи. К тому же, в 1980-м году в Америку уехали мои брат и мать. Как я узнал позже, с момента их отъезда за мной была установлена слежка как за неблагонадежным.

Через несколько дней после визита милиционера я поехал в пионерский лагерь «Уголек», где работала Валя, и на всякий случай предупредил ее о неблагополучной обстановке, складывающейся вокруг меня. Как только я вернулся на работу, в мой кабинет вошли представители милиции и сказали, что я должен пойти с ними. Один из милиционеров провел обыск в кабинете и допросил моих медсестер. Другой отвел меня домой, где также был произведен обыск. Имущество сразу подверглось описанию, и почему-то были конфискованы несколько облигаций государственного займа. Результаты обыска представителей милиции явно не удовлетворили, так как в доме не было обнаружено никаких лишних денег, а сумма вкладов на сберкнижке была мизерная. Я считал себя одним из самых необеспеченных врачей, так как все деньги, которые я зарабатывал, уходили на семью и мои увлечения: книги, пластинки и марки. У нас не было никаких значительных материальных ценностей: ни дома, ни машины, ни дачи, как у других обеспеченных людей поселка. После обыска меня посадили в машину и отвезли в отделение милиции на допрос, главной темой которого было получение взяток и требование признать «факты». Интересно, что в тоже время подобные обвинения были предъявлены невропатологу из горняцкой и психиатру из восточно-горняцкой медсанчастей. В течение короткого периода были арестованы ранее работавший у нас врач-дерматолог и главврач сельской больницы в хуторе Ленинка. Как мне стало известно позже, одновременно с моим делом были заведены дела на председателя колхоза “Крутинский” и директора шахты “Шолоховская”. Естественно, врачей обвиняли в получении взяток и выдачи липовых больничных листов, а должностных лиц – в злоупотреблении властью. Председателю колхоза вменяли растраты, а директору шахты – приписки, так как запасы угля на шахте были истощены. Мы все оказались жертвами компании, продиктованной верхами, которая преследовала определенные цели – это было смутное время смены власти, когда каждый второй хотел выслужиться, поэтому создание липовых дел было привычным явлением. Забегая вперед, хочу сказать, что перед судом, когда я был отпущен из Новочеркасской тюрьмы, мы с женой поехали в Белую Калитву к главному врачу. Он посадил нас в машину и отвез к себе на дачу, опасаясь разговаривать в своем кабинете. На вопрос, почему он меня не защищает от липового обвинения, он ответил, что говорил с прокурором (своим другом), пытаясь это сделать, но прокурор развел руками и показал пальцем на потолок, дав понять, что это указания сверху. После его слов я понял, что обречен и мне ничего не остается, как ждать суда, который решит мою дальнейшую судьбу.

Идея изолировать меня от общества возникла, видимо, в райкоме партии. А может быть, это была игра местного служителя порядка, который сделал на ней карьеру, из рядового шолоховского милиционера став начальником белокалитвенской милиции. Я все время думаю, кому нужен был мой арест, ведь я приносил огромную пользу, будучи главным невропатологом белокалитвинского района. Кому нужно было посадить доктора, которым были довольны пациенты и персонал? Доктора, которого чаще других врачей вызывали к больным, и который был готов в любое время суток ехать на вызовы, как к шолоховским пациентам, так и в колхозы, окружающие наш поселок? Что касается людей, давших показания, то это были и те, кому я оказывал медицинскую помощь, и те, кто вызывал меня к своим родственникам, но с которыми у меня по каким-то причинам возникли конфликты. Однако, к моему удивлению, среди них были и те, с кем у меня сложились хорошие отношения. Это позволило предположить, что показания давались под давлением. К примеру, продавщица магазина из поселка Горняцкий показала, что во время лечения она дала взятку, размер которой не был указан. Я хорошо помнил эту пациентку, но не припоминал, чтобы между нами были какие-то конфликты. Естественно, большинство «свидетелей» были довольны моим медицинским сервисом и говорили обо мне только с хорошей стороны. Происходили и курьезные случаи. Один из больных на вопрос о взятке, которую он дал своему врачу, чтобы попасть на лечение, ответил, что дал мне быка, на что милиционер тут же выругался и сказал: «Какого еще быка? А деньги?». На что мой бывший больной ответил: «А денег у меня не было. Доктор Вайсман меня вылечил, и я подарил ему своего быка». Эти и другие факты из моего дела я узнавал как в процессе следствия из официальных источников, так и впоследствии от своих пациентов, которые были вовлечены в эту заваруху в качестве свидетелей.

У меня был адвокат, но то ли это был человек власти, то ли просто специалист, не знавший своего предмета, но его требование освободить меня из зала суда за неимением доказательств просто пролетело мимо ушей прокурора. Конфисковывать было нечего, кроме старых облигаций на незначительную сумму (которые, как я уже сказал, были сразу же изъяты без санкции), да предметов быта, которые ничем особым не отличались. Не стоит, однако думать, что зарплата, получаемая мною в больнице и поликлинике, уходила на марки и книги. Я много вкладывал в обеспечение своей семьи и мы, по тем временам, жили неплохо. Ростовская область хорошо снабжалась как продуктами, так и товарами первой необходимости, включая одежду и обувь. Моя жена была частой клиенткой местного ателье, что могло вызывать зависть людей, лишенных такой возможности. Мы были благополучной и счастливой семьей. Увы, все это очень скоро рухнуло.

Я так и не знаю, что же послужило причиной моей эпопеи? Возможно, все это произошло из-за того, что мои родственники были гражданами США, а скорее из-за того, что я (как мне потом сказали опытные зеки) кому-то перебежал дорогу. Офицеры томского лагеря, в который меня впоследствии занесла судьба, читая мое дело, смеялись над фигурирующей в обвинении суммой (8 лет строгого режима за 250 рублей), ведь у них сидели люди, через руки которых проходили миллионы, не говоря уже об убийцах и насильниках.

После того, как к власти пришел Горбачев, моя семья писала в верховный суд жалобы и вместо 8 лет, я отсидел 2 с половиной года. В местах моего вынужденного обитания тоже происходили действия, благодаря которым я вернулся домой досрочно. Начальник колонии, человек совестливый, вызвал меня однажды и сказал: «Вайсман, ты здесь сидишь ни за что. Зависть ли, родственники в Америке, я не знаю от чего и почему, но я решил за хорошее поведение не только разрешить тебе продленные свидания с женой и детьми, но и попытаюсь освободить тебя досрочно». Потом он добавил: «Я подал прошение, и возможно ты скоро поедешь домой». Пока прошение рассматривалось, прошел еще один долгий год; я успел 2 раза увидеться в Томске с семьей – один раз с сыном, другой с женой и детьми, которые привезли много еды, опасаясь, что я недоедаю. Однако в еде недостатка я не испытывал, так как являлся одним из восьми заключенных, которым лагерное начальство доверило управление хозяйственными делами. Я был завхозом и отвечал за медицинские подразделения, куда входила поликлиника и туберкулезная больница. В моем подчинении был доктор из Новосибирска – Павел Петрович (фамилии не помню). Я выполнял много различных поручений, в том числе ходил с фельдшерами на обход в больницу и СИЗО, раздавая лекарства.