Дни бежали быстро, и вскоре меня должны были забрать в армию. Отец спросил, не хочу ли я, чтобы он помог мне устроиться в какой-то определенный род войск? Я попросил его ничего не делать, потому что мне хотелось всего добиться своими силами. Кроме того, я и сам не знал, кем буду — пилотом или пехотинцем. Но особенно мне хотелось попасть в секретную службу, потому что мне очень нравился Джоаф. Я о нем уже долгое время ничего не слышал и часто думал, где он сейчас.
Начинался совершенно новый этап в моей жизни. Я, конечно, волновался, но волнение это было приятное, связанное с большими ожиданиями.
В день призыва вместе с толпой восемнадцатилетних ребят я поехал на автобусе в Джаффу. Среди нас были израильские ребята польского, венгерского, русского происхождения, марроканцы, египтяне и некоторые другие. Мы прошли через очень долгую и утомительную процедуру собеседования, тестов, осмотров и в конце концов очутились в лагере Тел-Хасомер, в получасе езды от Тель-Авива. Первое, что бросилось в глаза, когда мы туда попали, — взвод солдат, бегающих взад-вперед, прыгающих на счет раз, два, три, четыре и выкрикивающих какой-то лозунг — что-то вроде того, что, мол, они пехотинцы. Везде были раскинуты палатки, все деревья были выкрашены в белый цвет, каждый камешек лежал на своем определенном месте, земля была чистой настолько, что, казалось, ее можно было есть. Усатые сержанты бегали вместе с солдатами. Нас выстроили для получения формы и каждому кидали по очереди зеленые майки, штаны, черные сапоги, нижнее белье, мыло, расческу, зубную пасту — в общем все, что полагается. В палатке нас оказалось восемь человек, мы быстро сдружились и часто задумывались, где мы все в конце концов окажемся.
Однажды, проходя мимо штаба, я остановился и обратил внимание на плакат, на котором был изображен парень, выпрыгивающий из самолета в открытое небо. Я смотрел на этот плакат и думал: «Ури, ты же не сможешь выпрыгнуть из самолета. Лучше забудь об этом». А потом какой-то другой голос во мне сказал: «Ури, а почему бы тебе не попробовать? Проверить, сможешь ли ты?» Я не спеша пошел в палатку, не переставая думать об этом. Мысли были самые противоречивые: «Попадешь туда, то уж не отвертишься». А потом: «Глупости, если я не захочу прыгать из самолета, никто меня не заставит. Если я вдруг передумаю, то меня просто снова отправят в лагерь».
Решившись, я пошел в штаб парашютных войск и подал заявление. Там снова прошел какие-то анализы, врач долго стучал меня по спине, по голове, проверял мои силы, заставлял нагибаться, подпрыгивать, приседать… Вокруг царило какое-то возбуждение и суета. Все получали специальные сапоги с толстыми подошвами, особые форменные рубашки, непохожие на обычные, и зеленый берет. Эта символика как бы отделяла тебя от всех остальных родов войск, давала дополнительный моральный стимул. Те, кто удачно проходил все прыжки и полный курс обучения, получали красные береты.
На следующий день приятным сюрпризом для меня был приезд отца. Он спросил меня, на чем я в конце концов остановился, и, узнав, что я буду парашютистом, сказал:
— Ури, знай, это будет очень-очень тяжело.
— Я знаю, отец, — сказал я. — Но я играл в баскетбол, много бегал, плавал, нырял и уверен, что справлюсь.
— Ну что ж, попробуй. Я горжусь тем, что ты выбрал самое сложное. Но ты должен мне пообещать, что будешь стремиться стать офицером. Я сержант, но хочу, чтобы мой сын стал офицером.
Я ему сказал, что и сам этого хочу и приложу все свои усилия для достижения цели.
Свободное копирование
