VIII
Из Петербурга я уехал после бурного объяснения с Николаем, которому, не смягчая красок, высказал мое мнение о лекции Давида. Я резко осуждал ненужное, на мой взгляд, тяготение к скандалом и в особенности вредную вульгаризацию самых ценных для нас принципов.
Сперва Николай ощетинился: в нем зашевелились пресловутые бурлючьи "семейные комплексы". Он стал упрекать меня, что за год нашей разлуки я отошел от "Гилеи", разлюбил Додю и его, но потом, поверив моей искренности, внезапно согласился со мною: у него самого возникали сомнения в целесообразности давидовых приемов пропаганды нового искусства, но он из братской солидарности предпочитал хранить молчание.
Условившись о главном, мы обещали друг другу не позволять себе ни одного непродуманного выступления, ни одного необоснованного высказывания, ни одного лозунга, который не являлся бы результатом глубокого убеждения. Кроме того, я в ультимативной форме заявил Николаю, что согласен оставаться в "Гилее", войти в "Союз Молодежи" и принимать участие в сборниках "Бубнового Валета" только в том случае, если весь литературный материал будет проходить через мои руки.
Николай, на которого Давид возложил редакторские функции, дал слово, что все рукописи будет отсылать на просмотр в Медведь. Разрешив -- так, по крайней мере, мне казалось -- и этот важный для меня вопрос, я уже на следующее утро гнал лошадей со станции Уторгош прямо к зданию казарм, чтобы "в положенный срок явиться из отпуска".
Свободное копирование
