Мои воспоминания - 37

Когда отец работал уже над восьмой частью "Анны Карениной", в России шла турецкая война[1].

Предвестником ее была необычайно красивая комета 1876 года и целый ряд необычайно красивых северных сияний, которыми мы любовались целую зиму.

В этом огненном ночном блеске и в сиянии яркой хвостатой звезды было что-то стихийное и зловещее.

Во время войны папа и все наши домашние, даже мы, дети, очень ею интересовались.

Когда приходили из Тулы газеты, кто-нибудь из старших читал их вслух и весь дом собирался слушать.

Всех генералов мы знали не только по имени и отчеству, но и в лицо, так как портреты их были и в календарях, на лубочных картинах и даже на шоколадных конфектах.

Дьяковы подарили нам к елке целый полк игрушечных солдат, турок и русских, и мы целые дни играли ими в войну.

Наконец мы узнали, что в Тулу пригнали целую партию пленных турок, и вместе с папа мы поехали их смотреть.

Я помню, как мы вошли в какой-то большой двор, огороженный каменной стеной, и увидали сразу несколько крупных, красивых людей в красных фесках и широких синих шароварах.

Папа смело подошел к ним и начал разговаривать.

Некоторые умели говорить по-русски и стали просить папирос. Папа дал им папирос и денег.

Потом он стал их спрашивать, как им живется, подружился с ними и заставил двух больших бороться на поясах. Потом турок боролся с русским солдатом

— Какие красивые, милые и кроткие люди, — говорил папа, уходя от них. а мне казалось странным, что он так хорошо отнесся к тем самым страшным туркам, которых надо бояться и битв, потому что они режут болгар и бьют наших.

В последней части "Анны Карениной" отец, описывая конец карьеры Вронского, отнесся неодобрительно к добровольческому движению и славянским комитетам, и из-за этого у него вышло недоразумение с Катковым.

Я помню, как папа сердился, когда Катков отказался поместить эти главы целиком, просил его или часть выкинуть, или смягчить и в конце концов возвратил рукопись и поместил в своем журнале небольшую заметку, в которой говорилось, что со смертью героини роман, собственно говоря, кончен, но что далее следует эпилог листа в два, в котором, по плану автора, рассказывается то-то и то-то, и что, быть может, автор "разовьет эти главы к особому изданию своего романа"[2].

Благодаря этому случаю отец поссорился с Катковым и после этого уже больше с ним не сходился.

Между прочим, по поводу Каткова мне припоминается одно очень характерное определение отца: он говорил, что большей частью люди, владеющие литературной формой, совершенно не умеют говорить, и наоборот—люди красноречивые совсем не могут писать.

Как пример первых он приводил Каткова, который, по его словам, в разговоре мямлил, запинался и двух слов связать не умел, а ко вторым он причислял многих известных ораторов, и в том числе Ф. Н. Плевако.

Заканчивая эту главу, мне хочется сказать несколько слов о том, как отец сам относился к "Анне Карениной".

В 1877 году он пишет в письме к Н. Н. Страхову: "Успех последнего отрывка "Анны Карениной" тоже, признаюсь, порадовал меня. Я никак этого не ждал и, право, удивляюсь и тому, что такое обыкновенное и ничтожное нравится"[3].

В 1875 году он писал Фету:

"Я два месяца не пачкал рук чернилами и сердца мыслями, теперь же берусь за скучную, пошлую "Каренину" с одним желанием поскорее опростать себе место — досуг для других занятий, но только не педагогических, которые люблю, но хочу бросить. Они слишком много берут времени"[4].

В 1876 году он писал Н. Н. Страхову:

"Я с страхом чувствую, что перехожу на летнее состояние: мне противно то, что я написал, и теперь у меня лежат корректуры на апрельскую книжку, и боюсь, что не буду в силах поправить их. Все в них скверно, и все надо переделать и переделать, все, что напечатано, и все перемарать, и все бросить и отречься и сказать: виноват, вперед не буду, и постараться написать что-нибудь новое, уж не такое нескладное и нитонисемное"[5].

Так относился отец к своему роману во время его писания.

После много раз я слышал от него отзывы еще гораздо более резкие.

— Что тут трудного написать, как офицер полюбил барыню, — говаривал он, — ничего нет в этом трудного, а главное, ничего хорошего. Гадко и бесполезно!

Я вполне уверен в том, что, если бы отец мог, он давно уничтожил бы этот роман, который он никогда не любил и к которому всегда относился отрицательно.