Однако радость, доставленная новыми игрушками, никогда долго не продолжалась. Игрушки пробуждали в нас нехорошее чувство собственности и зависти и в конце концов быстро ломались и уничтожались. Кажется, единственная игрушка, которая продержалась у нас долго, это были солдатики, турецкие и русские, которых Дьяковы подарили мне и Сереже и которыми мы играли целую зиму. Мы выстраивали их полками по противоположным концам нашей большой залы и сами, лежа на полу на животах, катали картечины во вражеские армии и истребляли их.
— Неужели Лев Николаевич допускал, чтобы дети его играли в войну? — спросит меня читатель.
— Да, в то время он в этом не видел ничего плохого и никогда не думал нас в этих играх останавливать.
Другая интересная игра, которую выдумала Таня, была "Ульверстон". Это было, когда Таня прочла какой-то глупый переводный английский роман и решила этот роман разыграть "в театре" бумажными куколками.
Всех героев романа мы вырезали ножницами из цветных картинок модного журнала. Мы вырезали эти фигурки величиной меньше вершка так, чтобы голова фигурки выходила из куска руки или шеи модной картинки, а туловище — из части цветного рукава кофты и юбки. Поэтому все фигурки были разного цвета и их легко было различать. Главную роль романа играл Ульверстон. Какие у него были приключения, я сейчас уже не помню, но главное место пьесы было то, где он говорил ей; "Я одинок и скучаю", — и предлагал ей быть его женой. Эти слова за него всегда говорила Таня с особенным чувством, и мы с замиранием сердца ожидали этих слов и, конечно, сочувствовали безнадежной любви бедного Ульверстона.
Раз застал нас за этой игрой папа. Мы лежали на животах в зале звездой вокруг нашего театра и передвигали фигурки. Папа посмотрел, взял один из старых модных журналов и ушел в гостиную. Через несколько минут он вернулся и принес нам фигурку мальчика, которого он целиком вырезал из женской декольтированной груди и плеч. Получилась фигурка вся розовая, телесного цвета, голая.
— Кто же это, папа? — спросили мы в недоумении.
— А это пусть будет Адольфик.
Такой роли в романе не было. Но мы, конечно, сейчас же выдумали Адольфику роль, развили ее, и скоро Адольфик сделался нашим любимым героем, даже лучше самого Ульверстона.
Детство — это ряд увлечений. Не знаю, так ли это с другими, но со мной это было, несомненно, так. Да и одно ли детство, не вся ли жизнь? Но об этом после когда-нибудь.
Первую нашу елку я помню в балконной комнате, в которой последние годы был кабинет отца.
Потом помню елку в только что выстроенной и еще не совсем отделанной зале.
Мне было пять лет.
В этот раз мне подарили большую фарфоровую чайную чашку с блюдцем. Мама знала, что я давно мечтал об этом подарке, и приготовила мне его к рождеству.
Увидав чашку на своем столике, я не стал рассматривать остальных подарков, схватил ее обеими руками и побежал ее показывать.
Перебегая из залы в гостиную, я зацепился ногой за порог, упал, и от моей чашки остались одни осколочки.
Конечно, я заревел во весь голос и сделал вид, что расшибся гораздо больше, чем на самом деле.
Мама кинулась меня утешать и сказала мне, что я сам виноват, потому что был неосторожен.
Это меня рассердило ужасно, и я начал кричать, что виноват не я, а противный архитектор, который сделал в двери порог, и если бы порога не было, я бы не упал.
Папа это услыхал и начал смеяться: "Архитектор виноват, архитектор виноват", — и мне от этого стало еще обиднее, и я не мог ему простить, что он надо мной смеется.
С этих пор поговорка "архитектор виноват" так и осталась в нашей семье, и папа часто любил ее повторять, когда кто-нибудь старался свалить вину на другого.
Когда я падал с лошади, потому что она спотыкалась или потому что кучер плохо подвязал потник, когда я плохо учился, потому что учитель не умеет объяснить урока, когда во время отбывания воинской повинности я запивал и винил в этом военную службу, — во всех таких случаях папа говаривал: "Ну да, я знаю, архитектор виноват", — и приходилось всегда с ним соглашаться и замолчать.
Таких поговорок, взятых из жизни, у папа было много.
Была у него еще поговорка "для Прохора".
О происхождении этой поговорки, кажется, где-то, чуть ли не в каком-то письме, он рассказывал сам.
В детстве меня учили играть на фортепьяно.
Я был страшно ленив и всегда играл кое-как, лишь бы отбарабанить свой час и убежать.
Вдруг как-то папа слышит, что раздаются из залы какие-то бравурные рулады, и не верит своим ушам, что это играет Илюша.
Входит в комнату и видит, что это действительно играю я, а в окне плотник Прохор вставляет зимние рамы.
Тогда только он понял, почему я так расстарался.
Я играл "для Прохора".
И сколько раз потом этот "Прохор" играл большую роль в моей жизни, и отец упрекал меня им.
Было у отца еще хорошее слово, которое он часто пускал в ход.
Это "анковский пирог".
У мамашиных родителей был знакомый доктор Анке (профессор университета), который передал моей бабушке, Любови Александровне Берс, рецепт очень вкусного именинного пирога. Выйдя замуж и приехав в Ясную Поляну, мама передала этот рецепт Николаю-повару.
С тех пор как я себя помню, во всех торжественных случаях жизни, в большие праздники и в дни именин, всегда и неизменно подавался в виде пирожного "анковский пирог". Без этого обед не был обедом и торжество не было торжеством. Какие же именины без сдобного кренделя, посыпанного миндалем, к утреннему чаю и без анковского пирога к вечеру?
То же самое, что рождество без елки, пасха без катания яиц, кормилица без кокошника, квас без изюминки...
Без этого уже ничего не останется святого.
Всякие семейные традиции — а их много внесла в нашу жизнь мама — назывались "анковским пирогом".
Папа иногда добродушно подтрунивал над "анковским пирогом", под этим "пирогом" подразумевая всю совокупность мамашиных устоев, но в те далекие времена моего детства он не мог этого пирога не ценить, так как благодаря твердым устоям мама у нас была действительно образцовая семейная жизнь, которой все знающие ее завидовали.
Кто знал тогда, что придет время, когда отцу "анковский пирог" станет невыносимым и что в конце концов он превратится в тяжелое ярмо, от которого отец будет мечтать во что бы то ни стало освободиться.
