* * *
На шершавой бумаге советского производства, с шапкой: «Послужной список на Никиту Мануйловича Губонина», заполненный рукой ответчика, есть любопытные ответы. Например, четвертый пункт — социальное происхождение? — ответ: «Из мещан». Профессия родителей до Октябрьской революции — «мещане» и в настоящее время — прочерк жирным пером!
Родители Никиты, и соответственно моей бабушки, были расстреляны в 1919 году, как опасные заложники и белогвардейцы.
Белый генерал Деникин подходил к Брянску. В городе грязную работу расстрелов выполняли латыши, с чудовищным злодейством будущих победителей.
Юный Никита поверил в революцию и вошел в Красную Армию, повинуясь зову совести. С 1916 года, когда он сбежал воевать с немцами, Никита прирос к армии навсегда.
«Здравствуй, дорогая Варя. Экзамен мой был 8 апреля, а сегодня 11. Он прошел благополучно, то есть я получил „4“ и впервые стрелял из пушки».
Легко представить гнилую весну Полесья, батарею русских трехдюймовок в мокром леске и как двадцатилетний фейерверкер Никита Губонин, зажмурив глаза, дергает орудийный шнур.
Потом посыпались бесконечные митинги, фронтовые комитеты, падение царя, повсеместное дезертирство и мятежи.
Несмотря на драку в столицах и незаконный захват власти большевиками, русский фронт держался, храбро отражая атаки неприятеля. Позорное перемирие и смену власти артиллерист Губонин прожил в батарее безвыездно.
Генерал А. А. Сомойло присягнул большевикам. Ему следовал и прапорщик Губонин. Их дивизион перебросили в Брянск. Попав в гущу революции, юный прапорщик не пропускал собраний, впопад и невпопад поднимал руку и учил прописные лозунги коммунизма, понятные безграмотной солдатской массе.
До него дошли вести о казни родителей, но не сломали новых убеждений. Он верой и правдой служил новому начальству.
Седьмой пункт — семейное положение? — «женат на гражданке г. Харькова Софье Алексеевне Прилуцкой. Дочь Татьяна с августа 1924 г.».
В Крыму, на Перекопе, его ранило. Он отлежался в Севастополе и получил награду — орден Красного Знамени. Приказ РВСР за № 115 от 5 мая 1922 года.
Из послужного списка:
«Вступил в исполнение обязанностей начальника артшколы в г. Харькове, при Командвойскукр 233».
В 1925 году, летом, Никита Губонин появился в родном Брянске, в новой шинели до пят и офицерской фуражке с красной звездой.
— То ли пристрастился к охоте на уток, то ли отчий корень тянул, — вспоминает его напарник по охоте, мой дядя Иван Абрамов.
Брянское Болото — ненадежный памятник дедовской цивилизации — постепенно расширялось. В 1.928 году по строили дом и нам, Воробьевым, настоящий, сосновый дом брянской архитектуры. Пятистенка в пять окон, с русской печью и резным крыльцом. Топились дровами и пекли хлеб. Перед домом протоптали дорогу с запахом конского навоза и отцовского бензина. Ее назвали улицей Коминтерна.
Несчастные крестьяне, спасаясь от грабительских поборов и реквизиций, копали землянки и балаганы в сырой и вонючей земле.
В голодный 31-й год родилась дочка Мария или, по-брянски, Маня. Мой отец, большой любитель праздников, где-то пропадал. Шурка бренчал на балалайке. Швейный «Зингер» матери спасал семью от голодной смерти. В одежде нуждались фабричные мужики и руководящие дамы партии и комсомола. Мать обшивала всех. Чудодейственный «Зингер» работал как заводной много лет и захирел лет через тридцать.
Отец торопился жить.
Несмотря на принудработы и нищету его жизненное кредо оставалось незыблемым, как тусклое небо над головой. Навеки привинченного к скудной земле и казенному мотору к миру хлебных карточек и народных судов, его то и дело поводило в драку и воровство. Ранняя женитьба и удушье советских пятилеток загубили его спортивный и артистический дар. Он расцветал в охотничий сезон. Появлялся комбриг Губонин, и начинались походы и стрельба по перелетной дичи.
До нас доходили слухи о зверствах фашистов в революционной Испании, о еврейских погромах в Германии, но им никто не верил. Какие могут быть зверства в Европе, где создана высочайшая техника быта, где есть Амундсен, Нобеле, Стефан Цвейг и Гершвин.
Модель пролетарского счастья у нас не получалась.
Мой отец презирал пятилетки и труд «на благо родины». Непутевый и буйный, он гонял полуторку до тех пор, пока над Брянском не завизжали немецкие бомбы.
* * *
Красная Армия хорошо кормилась. Там не голодали.
В 1937 году желторотик Ваня Абрамов, младший брат моей матери, решил стать летчиком. Сына частника и нэпмана к летающей технике не допустили. Приписав себе три года, он поступил в кавалерийскую школу в Харькове. Там он встречался с дядей Губониным. Комбриг жил в постоянном ожидании ареста. Советское воинство трясли массовые чистки, выматывавшие души, как половые тряпки.
Курсант Ваня Абрамов, мечтавший о «кубиках», «шпалах» и «ромбах», вообще не соображал толком, чего боится комбриг Губонин.
Позднее он вспоминал:
«Я видел полковника Губонина прямо перед собой. Лицо бледное, окаменевшее, незнакомое. И глаза — мутные, тусклые. В училищной котельной жгли книги в серых переплетах с заглавием „История гражданской войны“».
Никиту Губонина не убили, а отослали в райвоенкомат готовить маршевые роты призывников. Зимой 1942 года он погиб в перестрелке с немецкими жандармами на улице Харькова. Ему не было пятидесяти, когда его подстрелил ночной дозор.
Курсант Абрамов два года учился рубить лозу с седла, и в 1940-м, получив нашивки лейтенанта, отбыл в пограничный полк, квартировавший в предместье отвоеванного у поляков Львова. Поляки притихли. Шел перебор людишек. Кого к стенке, кого в Сибирь.
Настоящая война свалилась внезапно, как снег на голову. Сверху посыпались немецкие бомбы, а их саблей не отразишь, как хворостину.
«Фронта уже не было, — вспоминает былое лейтенант Абрамов, — окруженные дивизии стояли спина к спине из последних сил, последними патронами, гранатами, штыками отбиваясь от бронированных клиньев врага. Это были обреченные дивизии».
«Обезумевшие лошади прыгали с трехметрового берегового обрыва, искалеченные бились на узкой прибрежной косе. Тут же рядом ложились люди. И даже при лунном свете было видно, как дымится от крови побуревший песок» (он же, Иван Абрамов).
Сталин капут!..
Свободное копирование
