19 ноября 1942 г.
Товарняк мчался по степям Закавказья. В разбитый где-то под Ростовом вагон врывался ветер. Темнело. Все мутней становилось внизу, где в пробитую в полу дыру мелькали шпалы. Посвистывал ветер, татакали, говорили колеса. Старик задумчиво сидел в углу вагона на ржавых досках. Во тьме расплывался, таял его силуэт. Двое спутников его спали, похрапывая. Они поели, а старик был голоден. Поезд пошел тише. В звуке «та-та», а во втором слоге тянулось все длинней и длинней. Наконец зашипело, звякнуло. Поезд остановился у слабо освещенной станции. Ближе к станции стоял пассажирский. Нежно-зеленные, теперь грязные вагоны, почти не блестели своими окнами, тускло, тускло блестел кое-где огонек. Старик почувствовал тревогу, станция напоминала ему противно о годах, о годах прошедшей войны, когда он больной чуть не замерз по дороге. И теперешнее его положение: он старый призван в армию, он далеко от дома и что будет. Далеким показалось ему родное гнездо.
Думы бежали, бежали, но все вокруг одного вопроса, от которого болела голова. Старческое, тоскливое, надоедливое унынье охватило его. Вдруг стук – и старик очнулся. На выходе фигура с мешком и чемоданом. «Кто тут?»- сказала фигура. Чиркнула спичка, старик рассмотрел красноармейца с отличием сержанта. «Вы куда, дед, едете?» «Да забрали теперь стариков, возят, теперь в Тифлис». «А вы мобилизованный?» «Да, а вы?» «Я еду на переформировку». Пассажирский тронулся в противоположную им сторону. Сержант вышел как видно из него. Скоро двинулся и товарняк. У старика мелькнуло подозрение. Он вроде заснул. Сержант свернул у чемодана замок, вынул оттуда белье, в мешок, а чемодан бросил в щель. Темная масса исчезла низу. Сержант закурил и предложил деду. Дед пожаловался, что он голоден. «С удовольствием угостил бы, но ничего не оказалось». Старик понял, что это вор, но ему было досадно, что он ничего не смог сделать. Направо около него храпели не просыпаясь спутники. Приближалась другая станция, сержант ушел в другой вагон. На следующее утро дед видел его на базаре.