Не прошло недели, как уже я совсем свыкся со своим положением и, несмотря на удушливый трупный запах, чувствовал себя в крепости как нельзя лучше.
Время около полудня. Погода прекрасная, солнечная и такая теплая, что я сижу возле кибитки в одном летнем бешмете. Ко мне подходит толпа текинцев, одни мужчины. Жены их остались с верблюдами несколько позади, около кибиток.
Какой все красивый народ текинцы! Какие у них правильные черты лица! Одеты все в халатах, без оружия. Один из них такой высокий, что я должен смотреть на него совершенно задрав голову. Вот, думаю, этакий махнет шашкой -- пополам перерубит! Текинцы довольно гордо останавливаются против меня и начинают что-то говорить по-своему, причем указывают на кибитки. Они пришли за своим имуществом.
-- Эй, урядник! -- кричу я. -- Из соседней кибитки выбегает казачий урядник и направляется ко мне.
-- Отдай что им там нужно! -- Текинцы гурьбой идут за урядником, гортанно переговариваясь между собой.
Как-то вечером я сижу в своей кибитке. Передо мной вдоль стен сидят, поджав ноги, текинские ханы и предводители, в ярких синих и красных халатах, пожалованных им Скобелевым, как только они явились к нему после штурма с повинной головой. У некоторых на груди висят медали "За усердие". Я потчую моих гостей кофеем и табаком. Все они только что перед этим разыскивали по крепости свое имущество, а затем зашли ко мне побеседовать. Впоследствии они часто так заходили. Я очень рад был поговорить с ними, хотя, конечно, через переводчика. Текинцы оказались таким умным и сметливым народом, что я с удовольствием слушал их интересные рассказы.
Один смуглый старик низенького роста, немного горбатый, очень широкий в плечах, в ярко-синем халате и с медалью на груди, заметно пользовался особым уважением прочих текинцев. Длинная черная борода его с проседью закручена в два длинные жгута. Старика зовут Ехти-Кули-хан. Я разговариваю с ними через молоденького переводчика-армянина, одетого в черкеску. Между прочим, из их разговоров я узнаю, что все соседние народы у текинцев были разделены между собой для грабежей. Куда один хан делал набег, туда другой уже не совался со своей шайкой и знал только свое место.
Я расспрашивал их о разных разностях и, между прочим, спросил, что им больше всего наносило вреда во время осады? Оказалось -- наши старинные мортирные бомбы. Как известно, текинцы последнее время осады прятались в ямах или в землянках. И вдруг в такую яму, где сидело целое семейство, а иногда и несколько, падала бомба. Прежде чем разорваться, она начинала шипеть, вертеться и, наконец, с треском разрывалась. Конечно, живых в яме оставалось немного.
Во время этого разговора мне пришло на мысль спросить, не могут ли эти господа "аламанщики", как их называли у нас в отряде (аламан значит -- набег), указать мне, где бы я мог достать лучшего текинского коня-аргамака.
-- Эй, послушай! -- говорю я переводчику, который сидел возле старика и, вместо того чтобы потчевать гостя, сам заимствовал от него табаком и крутил себе папироску.
-- Чего изволите, ваше благородие? -- говорит тот своим армянским акцентом.
-- Скажи им, что мне хочется приобрести коня, да такого, чтобы у самого персидского шаха лучше не было, понимаешь?
-- Понимаю, ваше благородие, понимаю! И он что-то долго толкует гостям, причем размахивает руками и часто восклицает: "Чок якши" (т.е. очень хороший). Во время этого длинного объяснения текинцы часто посматривают на меня, как бы желая убедиться, серьезно ли я этого желаю или шучу. Но видя, что я остаюсь серьезным и жду их ответа, глубокомысленно покачивают головами и искоса поглядывают друг на друга.
Но вот переводчик кончил. Старики и все остальные начинают оживленно толковать между собой. Беспрестанно слышны имена разных "оглы", "сардар" и т.п. Наконец, старый Ехти-Кули-хан, переговорив со своим соседом, таким же старым, как и он сам, дотрагивается слегка пальцами до колена переводчика, желая еще более этим усилить его внимание, и с необыкновенным азартом начинает что-то толковать ему. При этом старик часто проводит ладонью по жгутам своей косматой бороды. Ехти-Кули-хан говорил с таким желанием мне угодить, так очевидно старался и жестикулировал, что, окончив свое объяснение, он точно удивился, как я мог еще слушать переводчика и сразу не понять его рассказа.
-- Ваше благородие, -- начинает переводчик. -- Они говорят, что если один ихний человек еще не ушел в Мерв, то его конь будет самый лучший в оазисе. Конь гнедой, задняя левая нога, вот здесь около копыта, белая! И переводчик указывает на своей ноге около ступни.
-- Почему же эта лошадь самая лучшая, спроси их! -- говорю переводчику. Тот опять обращается к гостям, долго толкует с ними, причем Ехти-Кули-хан опять что-то с жаром объясняет и наконец обращается ко мне и говорит:
-- Они, ваше благородие, сказывают, что прежде, пока русские не приходили, у них бывали скачки из Казил-Арвата в Геок-Тепе. Скакало разом лошадей 20 -- 30. Выезжали из Кизил-Ар-вата с восходом солнца, и кто первый приезжал в Геок-Тепе в тот же день до заката солнца, тот получал награду, верблюдов 5 -- 6, а то и 10. Этот конь, о котором они толкуют, три раза первым прискакивал и получал награды. -- Пока переводчик мне переводил это, старик Ехти-Кули-хан, по выражению моего лица, старался угадать, как понравится мне рассказ о коне, и когда переводчик кончил, он оттопырил на руке три пальца и проговорил: "Ючь, ючь", т.е. три раза взял приз.
Действительно, рассуждаю я, чтобы проскакать в один день от Кизил-Арвата до Геок-Тепе 160 верст, лошадь должна быть хороша.
-- Что же такая лошадь может стоить? -- спрашиваю стариков.
-- Не знаем, не знаем! -- отвечают они и затем говорят, что хорошая лошадь у них стоит 300, 400 и 500 туманов, что составит на наши деньги, считая по 4 р. туман -- от 1200 до 2000 рублей, но что есть лошади и гораздо дороже. Я очень убедительно просил моих гостей привести мне напоказ эту лошадь. Все они обещали, низко кланялись, благодарили за участие, разошлись, и больше я не встречал их. Так мне и не привелось повидать знаменитого гнедого текинского коня.
Свободное копирование
