Походные записки русского офицера - 28

Там же, 15 февраля

Вчера, гуляя за мелькающими роями Граций по дорожкам прекрасного бульвара, усыпанного желтым песком, опушенного зеленеющим дерном, осененного высокими тополями, прельстился я вывеской трактира, стоящего на углу этого бульвара. На ней золотыми буквами начертано: Hotel de Paris. Столица Франции не одного меня прельщает -- кому не хочется в Париж?.. Вхожу в зал, в котором накрыт стол человек для тридцати. Рои офицеров шумят в разных сторонах. Я присоединяюсь к одному знакомому, недавно вышедшему из ополчения; расспрашиваю его о старых моих приятелях и среди разговора сажусь с ним рядом с молодым поляком, на софе раскинувшимся. Поляк был щегольски одет и тысячью духов распрыскан; конфедератка с серебряными кистями и узорами лежала рядом с ним. Он часто поправлял усы свои, столь же часто смотрелся в зеркало, напротив его висящее, и потом с пренебрежением оборачивался на моего товарища, который в порыжелом от бивуачного огня сюртуке, с медной при бедре саблей, с длинной трубкой во рту не обращал на него никакого внимания. Быть так щегольски одет, как был снаряжен наш Сармат, и не заслужить от бедного русского офицера ни одного взора удивления, ни одного лестного слова, казалось ему чем-то чудесным. "Вы меня закуриваете табаком!" -- сказал он моему товарищу с досадой. "Простите!" -- отвечал этот очень хладнокровно. "Вы служили, конечно, в милиции?" -- начал снова первый, перебивая некстати нашу речь. "Служил; а для чего вам это?" -- отвечал второй, обратившись совершенно к своему противнику. "Ополченные очень мало делали в нынешнюю войну". -- "Больше, нежели польская милиция, и столько, сколько требовало от них Отечество". -- "Говорят, что они во время сражения подбирали мертвые тела". -- "Только не своих, а французов и также поляков. Настоящее, правильное войско занято было поражением полумиллиона врагов; временному оставалось возносить им могилы, чтобы будущие века взирали на них, как на памятники нашей славы и позора народов, считавших за честь быть в рабстве у Наполеона. Но позвольте вас спросить, почему вы догадались, что я служил в ополчении?" -- "По вашей сабле". -- "По сабле? Это довольно смешно! Правда, что она нехороша снаружи; но потрудитесь взглянуть на ее клинок. Прошу господ офицеров также посмотреть на него". Все бывшие в зале обратились к любопытной сабле. На одной стороне клинка вырезано было: "От деда внуку"; на другой: "При осаде Праги взята у польского полковника". "Ура! Ура!" -- закричали все предстоящие офицеры. "Ура!" -- разнеслось по всем комнатам. "Знайте, господин щеголь! -- продолжал торжествующий товарищ мой, подавая поляку блестящую его конфедератку. -- Знайте, что наружность часто обманчива: не все то золото, что блестит; не все то достойно презрения, что носит на себе печать бедности. Прекрасное мщение!"

Я посмеялся от всего сердца и, обнимая любезного победителя, обещался ему поместить это приключение в моих записках. Исполняю мое обещание тем охотнее, что могу описанием этого происшествия дать маленький урок модному самолюбию.