Страницы моей жизни - 104

   * * *

   Пришла пора покинуть Верхнеудинск. Срок моей ссылки истекал в декабре 1895 года, но прежде чем расстаться с Сибирью, я решил пожить еще в Иркутске месяца два-три, чтобы поработать еще в этнографическом музее и в библиотеке Восточно-Сибирского отдела Русского географического общества.

   Часть работы была уже выполнена в бытность мою в Иркутске весною 1895 года, но она была далеко не закончена.

   Кто знает, думал я, когда я получу возможность снова заниматься в хорошем музее или обширной специальной библиотеке? Я знал, что бывшим политическим ссыльным запрещают въезд не только в столицы, но и в университетские города. По всем этим соображениям я стал готовиться к отъезду в последних числах сентября. Мне пришлось немало времени потратить на систематизацию своих материалов; привел я также в порядок свои дневники.

   И тут, за этой работой, мне пришла в голову мысль, что в сущности и Верхнеудинск сам представляет очень интересное поле для изучения и наблюдения и что следует зафиксировать и в памяти, и на бумаге все особенности верхнеудинской жизни.

   В общих чертах я уже описал и стиль, и темп верхнеудинской жизни в период, когда там работала экспедиция инженеров. Сейчас же мне хочется остановиться несколько подробнее на характеристике тамошних евреев, которых я имел возможность наблюдать весьма близко.

   Большое впечатление на меня производила сравнительная зажиточность тамошних евреев. Я не встречал там ни одно бедняка еврея, а о еврейском нищенстве, которое было так распространено в черте оседлости, там не имели даже представления.

   Меня поражало то доверие, с которым верхнеудинские евреи относились друг к другу. Среди них был развит обычай давать друг другу беспроцентные ссуды на крупные суммы без всяких расписок. Верили на слово. И это было тем удивительнее, что почти все тамошние евреи были потомками уголовных каторжан или поселенцев. Как из детей и внуков тяжких преступников выработался тип щепетильно честных и достойных людей -- было истинной загадкой.

   Ввиду того, что подавляющее большинство тамошних евреев имели далеко не знатных "предков", там менее всего считались с "происхождением" человека. Каждого расценивали только по его личным качествам и по его делам. В результате такого отношения к прошлому людей в Верхнеудинске можно было наблюдать такую широкую терпимость, которая была бы совершенно непонятна евреям, жившим в Европейской России.

   Я несколько раз встречал у моих знакомых одного старика, очень красивого, с длинной белоснежной бородой и небесно-голубыми глазами. Все к нему относились с большим почтением. Это был обаятельный старик. Умница и блестящий рассказчик, он сразу приковывал к себе внимание. Он был очень богат и славился своим гостеприимством. Он также щедро жертвовал крупные суммы на нужды еврейской общины в Верхнеудинске.

   Меня этот несомненно незаурядный человек сильно заинтересовал, и вот однажды я обратился к одному своему хорошему знакомому с просьбой, не может ли он удовлетворить мое любопытство и сказать мне, кто этот старик, как давно он живет в Сибири и как он попал сюда.

   Ответ моего приятеля меня буквально ошеломил.

   -- Как, -- сказал он, -- вы не знаете, кто этот почтенный старик? Да ведь это легендарная личность. Его биография просто сказочная. В молодости он был главой разбойничьей шайки. Несколько лет полиция гонялась за этой шайкой, но она была неуловима. Ее глава выявил гениальную изобретательность в сокрытии следов ее. Говорят, что он неделями скрывался от полицейской слежки под видом католического священника. Были даже слухи, что он несколько дней изображал из себя архиерея. Как все это ему удавалось, просто непостижимо. Наконец, вся шайка была все-таки выловлена, и ее атаман получил двадцать лет каторги. Благодаря нескольким манифестам, он вышел на поселение гораздо раньше положенного ему срока. Он занялся торговлей, и дела его, благодаря его уму и таланту, пошли настолько удачно, что он в несколько лет стал миллионером. Тогда он ликвидировал свою торговлю и поселился в Верхнеудинске, где, как вы видите, он занимает в еврейском обществе весьма почетное положение.

   -- И многие знают биографию этого старика? -- спросил я своего приятеля.

   -- О, да! Но никто не хочет об этом думать. Что было, то было (быль молодцу не укор!) Сейчас его судят по теперешним его делам и по теперешнему его образу жизни, а его теперешние дела и его отношение к людям достойны всякого уважения.

   Такая широкая терпимость в Европейской России была бы немыслима. Но в Сибири она имела несомненный raison d'etre, так как там редко можно было встретить еврейскую семью, которая в своем роду не имела бы "темного пятна". Это объясняется драконовским законом времен Николая I. В силу этого закона всем "честным евреям въезд в Сибирь был воспрещен". В эту страну изгнания могли попадать только евреи-преступники, осужденные на каторгу или на поселение.

   Но потомки этих поселенцев доказали, что унаследованная старая еврейская культура в них гораздо сильнее, чем те предосудительные наклонности, которые могли им быть переданы по наследству их сосланными в Сибирь предками. И я могу констатировать, что средний культурный и моральный уровень верхнеудинских евреев в то время был не только не ниже, но во многих отношениях выше этого же уровня в черте оседлости.

   Они, например, очень высоко ценили светское образование и с большим уважением относились к образованным людям. При всем демократизме верхнеудинских евреев евреи-интеллигенты были той привилегированной категорией, которой они отводили особое место в своем обществе.

   Покидал я Верхнеудинск со смешанным чувством. Мне было радостно, что кончалось мое подневольное житье в Сибири, но в то же время мне было больно, что моим товарищам -- Голикову, Спандони и Левенсон -- предстояло еще долгие годы томиться в ссылке. Это было очень болезненное чувство, которое я переживал тем острее, что все эти товарищи, не говоря уже о семье Брамсонов, искренне радовались тому, что я получаю свободу и что скоро смогу вернуться в Россию, чтобы зажить там новой жизнью.