Пока были живы мама, бабушка и сменившая бабушку Мария Федоровна, они в какой-то мере пытались сохранить в доме порядок, для которого нужна уверенность, что покой и достаток будут через неделю, месяц, год, чего не было теперь. Они пытались жить так, как прежде, чтобы не потерять свое достоинство и чтобы я вкусила хоть немного сладости спокойной жизни, о которой, когда она у них была, они не знали, что она спокойная.
Для меня, по рассказам Марии Федоровны, ее жизнь распределялась хронологически не только по городам, где она жила, но и по собакам, которые у нее были: сначала сеттер-лаверак Чайка, умершая от рака, потом фокстерьер Флик, кончивший жизнь тоже как-то трагически. Советскому периоду жизни Марии Федоровны соответствовала дворняжка Крыса.
Елизавета Федоровна говорила, что Мария Федоровна была «первая дама в Мордасове». Елизавета Федоровна была мягче, чем ее родители и сестры, и ее муж говорил ей: «Ты, наверно, «адюльтер»». Я не чувствовала в рассказах Марии Федоровны этой стороны «первой дамы в Мордасове». Как всегда, Мария Федоровна говорила о смешном: о француженке в Моршанске, которая кричала с балкона: «Я не пойду гулять, у меня яичница болит», о грузинском семействе, в котором мать водила сына и дочь (учеников Марии Федоровны, их звали Кот и Кит) по улицам в ошейниках и на поводках, как собак, и т. п. Но и в Тамбове были развлечения: балы, маскарады (на одном из них Мария Федоровна с ее тонкой талией была одета стрекозой), катанье в лодках по реке Цне, любительские спектакли. Мария Федоровна рассказывала про офицеров, присутствие которых украшало провинциальную жизнь, и про какого-то Нила, который бросал песок в стекло ее окна. Позже Елизавета Федоровна говорила: «Я не понимала, что это был за Нил». Потом я прочитала в записной книжке Марии Федоровны, что она подавала в церкви за поминовение души мужа и Нила и отмечала дни их смерти: такого-то числа умер Петр Валентинович, такого-то Нил…
Подруга Марии Федоровны Симонова поступила было в Художественный театр, где ей поручили роль бабы, несущей ведра на коромысле. Станиславский заставил ее выйти на сцену с этими ведрами 48 раз, и Симонова уехала в провинцию. Мария Федоровна говорила, что в ее время актеры и особенно актрисы были презираемы («Вань, смотри, актеры идут». — «Не ругайся, сам хуже будешь»). Когда Симонова бывала в Тамбове, Мария Федоровна принимала ее, когда никого из посторонних не было, и Симонова входила с черного хода. Я не могла не возмущаться строем, при котором это было возможно.
Революция разрушила эту жизнь. Хотя муж Марии Федоровны продолжал работать как работал и до его смерти в 1924 году они жили в том же доме, но за работу он получал то миллионы, на которые ничего нельзя было купить, то коробок спичек. У него было больное сердце. Он умирал в полном сознании: Мария Федоровна говорила, что у него начали холодеть ступни ног, потом колени, так холод дошел до сердца, и он умер. Я уже рассказывала о том, что Мария Федоровна переселилась в Москву, о размерах ее пенсии, о ее воспитанниках. Семьи ее воспитанников были более процветающими, чем наша. Мария Федоровна описывала, как обильно, какими блюдами разговлялся на Пасху отец Тани инженер Невский, непонятно зачем, потому что он не постился. Отец ее воспитанника Андрюши был военный и настолько продвинулся по службе, что получил квартиру в только что построенном доме на улице Горького.
Был еще кто-то загадочный и мне непонятный в жизни Марии Федоровны, уже когда она жила у нас; она упоминала фамилию Федоров, а я потом нашла письмо от него. У мамы был в Ленинграде и приезжал в Москву знакомый переводчик Федоров, может быть, я сливаю два лица в одно? Мне вспоминается, что Мария Федоровна спрашивала у мамы про этого Федорова — с ним ли она переписывалась? Мне этот корреспондент Марии Федоровны представляется священником или очень религиозным человеком — переписка была духовная.
Свободное копирование
