На праздники мы получали «подарки». Дома мне не давали сладкого столько, сколько мне хотелось, и эти бумажные мешочки возбуждали во мне жадность и любопытство, тем более что мне разрешалось съесть больше, чем обычно. В мешочках бывали мандарин, конфеты и печенье, часто не известных мне разновидностей и более грубого вкуса, чем то, что я ела дома.
На других переменах мальчишки бегали, кричали и дрались, падая на пол. А девочки вставали в круг и играли. Некоторые игры были, я думаю, введены сверху: «Давай, коза, попрыгаем, попрыгаем, попрыгаем и ножкою подрыгаем, подрыгаем, коза» и «Баба сеяла горох, прыг-скок, прыг-скок. Обвалился потолок, прыг-скок, прыг-скок. Она шла, шла, шла, пирожок нашла, села, поела, опять пошла. Она встала на носок, а потом на пятку, стала русского плясать, а потом вприсядку». Все это не только говорилось, но и изображалось. Я увлеклась этими играми до безумия и играла дома, прыгая и съедая воображаемый пирожок, а Мария Федоровна смеялась и прилагала слова к себе: «Баба прыг-скок». Еще одна игра, наверно, пришла от дореволюционного городского мещанства как подражание играм дворянских девочек-институток. Мы двигались по кругу хороводом, одна девочка стояла в середине круга и под наше пение выбирала и вводила в середину круга какую-нибудь девочку, а сама вставала в хоровод: «В этой корзиночке много цветов… Любочка, Любочка, как вы хороши, любит вас Леночка ото всей души. Маятник качается, двенадцать часов бьет. Люба одевается и к Леночке идет». Мне очень хотелось, чтобы меня выбрали, хотя и страшно было стоять одной в середине круга, но меня выбирали редко.
В младших классах всегда задают всякие глупости, справляться с которыми приходится не столько детям, сколько родителям. На арифметике мы должны были осваивать тысячу, и Мария Петровна велела нам связать дома тысячу спичек по пять штук в связке. Мы с Марией Федоровной, а когда я легла спать, Мария Федоровна с мамой весь вечер готовили эти спички, которые потом были уложены в коробку из-под пастилы. На следующий день оказалось, что никто спичек не принес и наши труды были напрасны.
На первом уроке физкультуры я смотрела, как плохо поднимались ноги у моих одноклассников, когда они висели на шведской стенке. Я была уверена, что с опытом лазанья по деревьям я легко сделаю это упражнение лучше всех, и подошла к стенке так решительно, что учительница сдержала меня. «Тише, тише», — сказала она. Я повисла на стенке, но ноги вовсе не хотели подниматься, а живот пронзила боль. Я стала очень ревниво относиться к своим физкультурным успехам.
Я не понимала, как молода Мария Петровна: ей было восемнадцать лет. Она была совсем не злая, даже ласковая, если ее не выводили из себя ученики, с русыми, пушистыми, коротко стриженными волосами, розовыми щеками и светлыми глазами. По словам Марии Федоровны, Мария Петровна была не очень сильна в орфографии и на уроках подходила к ней и тихонько спрашивала, как пишется какое-нибудь слово («луг» — на конце «г» или «к»?). Для Марии Федоровны она была, конечно, девочкой, и Мария Федоровна обращалась к ней одновременно уважительно и покровительственно и помогала, как могла, проверяя тетради и поддерживая дисциплину на уроках.
Темперамент Марии Федоровны заставлял ее вмешиваться в происходящее, а потом она рассказывала о своих действиях, и то, о чем она говорила, случалось на самом деле, но мне ее рассказы казались неточными, преувеличенными. На лестничной площадке маленький киргиз пинал девочек ногами. «Он ударит ногой девочку в живот, она так и согнется пополам, схватится руками за живот, — рассказывала Мария Федоровна. — Я ему сказала: «Вот эту твою поганую ногу я оторву и положу на подоконник, чтобы ты ею не бил девочек!»» Этот мальчик был из другого класса. А из нашего класса Мария Федоровна взяла на попечение Катю Маркову, которая очень плохо училась. Это была довольно изящная девочка с лохматыми, как у клоуна, волосами, в которых водились вши. Мария Федоровна повела ее к нам домой, а по дороге мы зашли в парикмахерскую, где Катю коротко обстригли. Мария Федоровна заставила Катю учить уроки. Мы тогда проходили биографии Ленина и Сталина. («В Закавказье, в Грузии, на берегу реки Куры есть городок Гори. Здесь в семье сапожника Виссариона Джугашвили в 1879 году родился сын Иосиф».) Катя не умела пересказывать и учила текст наизусть. Когда все было выучено, Мария Федоровна спросила ее: «Кто был Ленин?» — «Сталин», — ответила Катя.
После 2-го класса Катя исчезла. Она неожиданно пришла ко мне во время войны, когда нам было лет по семнадцать, а Мария Федоровна уже умерла. Катя просила помощи, а я ей отказала, так как сама была бедна и голодна. Катя ушла, и с ней исчезли лежавшие на рояле две хлебные карточки, моя и Танина, на восемь дней. Я не могла злиться на Катю, потому что душой-то я покривила: накануне выиграла по займу — подарок судьбы! — и скрыла это от Кати. Мне хотелось купить еды, хлеба или картошки, теперь же эти 500 рублей ушли на покупку хлеба: черный хлеб стоил тогда на рынке рублей 50–60 килограмм, а белый еще дороже.
Свободное копирование
