Мама страдала от шума во дворе. Двор был полон детей, летом босоногих, и взрослых тоже было достаточно. Все это кричало, плакало, хохотало, дралось, стучало, хлопало. К нашему балкону снизу подходила крыша над дверью в подвал — во всех домах были подвалы, в которых жили люди. В подвале соседнего дома жила среди прочих «татарка» со многими детьми. Марии Федоровне нравился один ее мальчик, и она аристократически бросала ему с балкона конфеты и монетки на мороженое; если с ним кто-то был, брат или товарищ, она бросала ему тоже. Те брали, не обижались, а благодарно улыбались. Эти дети выходили во двор с куском серого хлеба и куском сахара и ели так, что казалось, что это необыкновенно вкусно.
Мячи залетали на наш балкон, снизу кричали, и мы их сбрасывали во двор. Но некоторые мальчишки лезли на балкон за мячом, а иногда и для того, чтобы показать, что способны сделать это. С крыши над подвальной дверью они переходили на карниз, который разделял первый и второй этажи и был покрыт железом, как внешние подоконники, с карниза влезали на изгиб водосточной трубы, а с него на балкон. Иногда мальчик огибал, держась за перила, балкон с внешней стороны, проходил по карнизу другой стены, перебирался с него на пожарную лестницу и по ней спускался вниз. Когда из комнаты было видно, как кто-то появляется на балконе, взрослые были недовольны, и мне почему-то становилось не совсем по себе.
На балконе натягивали веревки и вешали белье. Один раз повесили выстиранные мамины блузки — пять или шесть, шелковых, чуть желтоватых, некоторые были вышиты белыми и голубыми нитками. Вечером у мамы собрались знакомые с работы, они обсуждали научные вопросы. Было тепло, окно, а может быть, и балконная дверь открыты, но шторы — легкие желтые шторы из полотняной ткани, украшенные нашитыми на них квадратами кирпичного цвета, а сверху из-под темного, с нарезкой карниза висела поперечная часть, тоже с квадратами и с нашитой внизу кирпичной каймой — задернуты. Когда все разошлись, домработница пошла снять белье — на веревках ничего не было. Потом говорили, что кто-то видел в дальнем углу двора на веревке мамину блузку, но мама, конечно, махнула на это рукой.
Мама имела «охранную грамоту» и была ответственным съемщиком, поэтому могла «уплотниться» по своему выбору. После смерти бабушки она выбрала знакомого по работе — Владимира Михайловича Березина. Он был, по-видимому, не очень давний ее знакомый. Недавно он преподавал в школе; ученики прозвали его «козел» за козлиную бородку и маленький рост. Лет тридцати с небольшим, он был узенький, щуплый и по виду несчастный, неудачливый. Он только что развелся с женой, у них было двое детей. Почему мама выбрала его? Она хотела, чтобы в квартире было тихо и мало людей, и поверила, что Владимир Михайлович будет жить один. Можно ли было поверить? Когда мы стали взрослыми, Таня в шутку говорила, что моя мама была влюблена в ее отца. Я думаю, что, напротив, он казался ей совсем безобидным в этом отношении. Она ошиблась и не ошиблась: он не остался один и не привел женщину, новую жену. Он взял к себе детей и в придачу сестру, старую деву Александру Михайловну. Она была старше его на восемнадцать лет, выходила и воспитала его, так как его мать умерла от родов. Дочь Таня была на двадцать дней старше меня, мы обе родились в апреле, а Олег был старше нас на два года.
