История историка - 60

V. Переломное время

Погружение в историю средневековой Скандинавии. — Историк в Институте философии. — Защита докторской диссертации. — Разногласия с учителем. — Знакомство с французской историографией: влияние Школы «Анналов» и различие в подходах. — Завершение работы над «Проблемами генезиса феодализма в Западной Европе» и подготовка «Категорий средневековой культуры». — Поход министра А. И. Данилова против структуралистов. — Мое письмо в журнал «Коммунист» и неожиданная реакция на него.

Пытаясь подготовиться к своим выступлениям, я все больше сталкиваюсь с трудностью, которую не осознавал, начиная эти устные воспоминания: неизбежно происходит напластование времен. К тому же, разумеется, мои воспоминания субъективны: фактическая канва событий, история, с одной стороны, и память — с другой, вступают в известное противоречие. В конечном счете все, что я могу изложить, — это симбиоз фактической истории и памяти, в котором я стараюсь придерживаться правды, и до сих пор, кажется, мне это удавалось, во всяком случае, настолько, насколько позволяет искренность. Я пропускал какие-то имена и события, потому что это горячо — и не только для меня, но и для некоторых других живущих на этой земле людей. До сих пор речь шла о событиях плюсквамперфекта, сегодня я буду вспоминать о событиях перфекта, и вспоминать придется о вещах неаппетитных.

* * *

В 1950 году я защитил в Институте истории АН СССР кандидатскую диссертацию по социально — экономической истории Англии Раннего Средневековья, по истории английского крестьянства в VII — начале XI века (т. е. до норманского завоевания 1066 года). Как я уже говорил, передо мною встали острые жизненные бытовые проблемы.

Устроившись после долгих мытарств на работу в Калининский пединститут, где прошли шестнадцать лет моей жизни, я не мог, конечно, оставить научную работу и совмещал еженедельные поездки в Калинин и обратно и преподавание там со вторника до пятницы с занятиями в Ленинской и других московских библиотеках. Я уже облюбовал тему новой исследовательской работы и трудился над скандинавскими сюжетами в первоначальном варианте. Конечно, приходилось трудно, времени было очень мало. Когда я приезжал в Москву и посещал какие-нибудь научные собрания в Институте истории на Волхонке, 14, я каждый раз ловил себя на мысли: как живут эти люди! Они — сотрудники Института и занимаются любимым делом не контрабандой, как я. Мне приходилось отрывать время от сна, от досуга — досуга, впрочем, никакого не получалось, — чтобы заниматься научной работой.

В 50–х годах я написал серию исследований, посвященных социально — экономической истории Норвегии и отчасти Исландии в Раннее Средневековье. Эти статьи я подавал преимущественно в сборник «Средние века», их печатали довольно регулярно, и я принадлежал к активу сектора, переживавшего тогда не лучшие времена. Некоторые сотрудники после «космополитической» кампании были если не уволены, то сведены на третьестепенные роли в жизни этого коллектива, а на первый план уже выдвинулась новая когорта, возглавляемая Ниной Александровной Сидоровой, опубликовавшей к тому времени свою монографию об Абеляре и ранней городской культуре в средневековой Франции. Там же числилась Зинаида Владимировна Удальцова, начинавшая свои византиноведческие изыскания, уже не раз упоминавшийся Александр Иванович Данилов, Александр Николаевич Чистозвонов, специалист по истории Нидерландской революции; он носил на себе неизгладимую печать той специальности, которую приобрел на войне, — он был работником СМЕРШа, и это очень чувствовалось и в послевоенный период, и в дальнейшем.

В этом секторе было не очень уютно, но мне требовалось научное подразделение, где я мог бы выступать с докладами. Там появлялся Косминский, приходил Неусыхин и некоторые другие, с кем можно было обсудить научные проблемы. Время от времени, уж не знаю, чем руководствуясь, Нина Александровна посылала ко мне свое доверенное лицо — некую даму, которая, может быть, проявляя и собственную инициативу, уводила меня в укромный уголок и сообщала об очень благожелательном отношении ко мне Нины Александровны и о том, что я в списке людей, которых она хотела бы заполучить в свой сектор. Этот список закрывается, однако, медленно, говорила она, все очень сложно, но я не должен терять надежды. Таким образом, я ходил как бы в женихах, но сам руки не предлагал, понимая бессмысленность этого дела.

Другие мои коллеги — я имею в виду медиевистов моего поколения, — может быть, более динамичные, одновременно со мной тоже оказавшиеся где-то в Иванове, Великих Луках и других городах Российской Федерации, уже перебрались в Москву, закрепились в Институте истории и других местах. Я же упорно продолжал держаться Калинина. Я уже упоминал, что один год я там работал на полставки ассистента, и денег, которые мне платили, с трудом хватало на переезды из Москвы в Калинин и обратно. Как в анекдоте: один джентльмен торгует вареными яйцами; продает за ту же цену, что и купил. Его спрашивают:

— Что ж ты от этого имеешь?

— Имею навар.

Вот навар у меня был, а больше ничего.

После смерти «великого вождя» положение изменилось. Меня перестали увольнять, и со временем я стал даже уже не ассистентом, а (с 1956 года) доцентом. Но по — прежнему в Калинине ко мне относились как к приезжему и, следовательно, недолговечному сотруднику — в любой момент может уйти. Были, впрочем, и благожелатели, например, секретарь партийной организации историко- филологического факультета. Эта дама не раз говорила мне:

— Арон Яковлевич, вы такой замечательный преподаватель и вообще человек, у вас только один недостаток — вы не член КПСС. Скажите только слово, я вам первая дам рекомендацию, мы немедленно все устроим, примем вас.

— Если в том качестве, в котором я пребываю, я вас не устраиваю, скажите прямо, и я вынужден буду уйти.

— Но почему?

— Потому что я считаю себя недостойным. Надо вести активную общественную работу, выполнять партийные поручения. Я живу на два дома. В Калинине — в общежитии, в Москве у меня семья.

Так я валял дурака, не высказывая подлинных причин моего отказа. Но беседа не закончилась. Она говорит:

— Вот, например, закрытые письма, а вы их содержания и не знаете. А это может быть важно для правильного преподавания.

Это была эпоха Хрущева, когда из недр ЦК извергались потоки так называемых «закрытых писем» членам КПСС. Не очень они были закрытые. Ясно, что если миллионы членов партии принимали участие в коллективном заслушивании этих писем, то на другой день десятки миллионов беспартийных граждан об их содержании знали.

Я отвечаю:

— Лидия Ивановна, я все понимаю, но должен вас разочаровать. Как правило, если я склонен слушать, мне, даже без моей просьбы, рассказывают их содержание.

Она была очень огорчена, ведь все-таки секретные письма. А оказывается, что все это не ценится как привилегия.