Центральный штаб партизанского движения
Улицы Москвы, несмотря на погожий день, поражали малолюдностью, зато во 2-м доме НКО, в его дворах, коридорах, людей было много.
Армейский комиссар 1-го ранга Щаденко, среднего роста, плотный, уже не молодой, с одутловатым лицом человек, выслушав представление, указал на кресло у письменного стола:
— Садитесь. Как доехали?
— Благодарю. Хорошо, товарищ армейский комиссар первого ранга!
— Знаете, зачем вас пригласили?
— Нет.
— Наркомат направляет вас на новую работу — в Центральный штаб партизанского движения, товарищ полковник.
Заметив мою растерянность, Щаденко поощрительно добавил:
— Работа большая, важная. Сегодня же получите предписание и явитесь к товарищу Пономаренко.
Он улыбнулся, и меня осенило:
— Понятно, товарищ армейский комиссар первого ранга! Спецвойска будут формироваться Центральным штабом партизанского движения!
Широкие брови Щаденко приобрели форму треугольников:
— Какие спецвойска?
— Для минирования и разрушения вражеских коммуникации!
Мы смотрели друг на друга: я — сияя улыбкой, Щаденко, морща лоб и словно впервые меня увидев. Потом заместитель наркома пожал плечами:
— Не понимаю. Никаких спецвойск Пономаренко не формирует и формировать не собирается. Вас кто-то неверно информировал, товарищ полковник. В Центральном штабе и без того работы хватает. Сами увидите!
Видимо, заместитель наркома сказал все, что хотел, потому что опустил глаза, придвинул блокнот и нажал кнопку, вызывая помощника. Я продолжал стоять, не спрашивая разрешения выйти. Двери за моей спиной отворились, вошел помощник заместителя наркома, а я все не мог найти нужных слов. Услышанное не укладывалось в голове. Вот-вот будут созданы спецчасти, за которые мы так ратовали, наша бригада будет преобразована, а сам я, выходит, отстранен от дела?
— Товарищ армейский комиссар первого ранга» Бригада, которой я командую, только что сформирована, начала действовать в тылу врага… — услышал я собственный осевший голос.
Щаденко поднял голову. В его усталых, с выцветающей радужной оболочкой глазах я прочел недоумение.
— Ну и пусть действует! — сказал Щаденко. — У вас теперь другая работа. Что еще не ясно?
— Я не сдавал бригаду, товарищ армейский комиссар первого ранга! Разрешите остаться в ней!
Только в очень большом огорчении можно разговаривать подобным образом со старшим по должности и званию. Но я-то находился в полном отчаянии!
— Как это — «остаться»? Что значит — «не сдавал»? — с паузами, отчетливо спросил Щаденко.
— Моя бригада специальная. В ней много испанцев. Я добивался… — путано объяснял я ситуацию. Щаденко помрачнел.
— Работать надо там, куда ставят! — повысил он голос, — Куда ставят, а не там, где хотелось бы! Вопрос о вашем переводе решен, пересматривать его не будем.
И посмотрел через мое плечо на помощника:
— Заготовьте предписание товарищу Старинову!
Скрипнули двери, помощник вышел. Щаденко качая головой:
— Ему доверяют большое партийное дело, а он — «остаться»! А насчет испанских товарищей подумайте: появится необходимость — зайдете.
Через полчаса я спустился в вестибюль, где ожидал Болотин. Алексей Иванович сразу догадался: произошло нечто непредвиденное и огорчительное. Узнав новость, сник:
— А бригада? А спецвойска как же?
— Что я могу ответить, Алексей Иванович? Видно, есть какая-то срочная работа в Центральном штабе партизанского движения. Больше ничего не знаю.
В тот день мы надолго простились с Болотиным. Связь наша не прервалась. Писали друг другу, делились мыслями и новостями, которые можно доверить полевой почте, советовались по самым разным вопросам, но радость общей работы и каждодневного дружеского общения исчезла. Что поделаешь? До конца войны наши дороги так и не сошлись.
Свободное копирование
