Дело было чрезвычайно спешно. Я выехал 12 декабря из Берлина в Лондон и имел 14 декабря первый разговор с Красиным. Красин принял меня весьма сурово и спросил меня, чего я желаю и для чего я сюда приехал. Я заявил ему, что я приехал сюда по поручению проф. Ломоносова, что я взял с собою все договоры и что я желаю представить ему таковые и подробно обосновать их.
Красин: — Я знаю договоры. За таковые договоры и Вас и профессора следовало бы расстрелять.
Я: — Хорошо, Леонид Борисович, что Вы мне это говорите в Лондоне, а не в Москве. Прежде всего выслушайте меня, для расстрела у Вас всегда еще хватить времени.
Я настоял на том, чтобы Красин уделил мне три полных часа без того, чтобы нам мешали, и подробно обосновал каждый из весьма сложных договоров. Я разъяснил ему, почему мы, будучи вынуждены обстоятельствами, должны были принять отдельные пункты договоров именно так, а не иначе. Красину было известно, что две великие державы через своих посланников в Стокгольме выступили перед шведским правительством против заключения договора, предоставляющего германской промышленности заказ в 800 паровозов. Красин знал также, что нам пришлось энергично настаивать перед шведским министром-президентом Брантингом и перед шведскими министерствами иностранных дел и торговли, для того, чтобы убедить шведское правительство в лояльности и в экономической необходимости договоров.
После окончания моего доклада Красин сказал мне:
— Хорошо, я вижу, что при данных обстоятельствах вы иначе поступить не могли.
Я просил его тогда, чтобы он мне письменно подтвердил, что он согласен с окончательным подписанием договоров. Красин медлил. Он хотел предварительно запросить по телеграфу мнение своего личного друга, торгового представителя в Ревеле, Г. А. Соломона. 16 декабря я опять явился к Красину и спросил его, прибыл ли уже из Ревеля ответ от Соломона.
— Нет, ответь пока еще не прибыл. Но вы можете спокойно сегодня-же вернуться в Берлин, я дам мое согласие Ломоносову еще сегодня по телеграфу.
Я заявил Красину на это, что я не уеду из Лондона, пока он не подпишет свое согласие в моем присутствии и, что это согласие, если он вообще его хочет дать, должно последовать обязательно сегодня, так как наше окончательное подтверждение должно быть в руках банка в Стокгольме, никоим образом не позднее 18 декабря.
Красин, который несмотря на чрезвычайно веские аргументы, давал свое согласие на эти договоры лишь весьма неохотно, просил меня заехать к нему еще раз после обеда. Я явился к нему, ответная телеграмма из Ревеля все еще не прибыла, но Красин решился дать мне свое согласие. Когда я это согласие имел в руках, я сказал ему:
— А как же теперь с расстрелом, Леонид Борисович?
Красит, грубо ответил:
— Оставьте этот вздор.
Я: — К несчастью, это не вздор. Если бы наш разговор имел место в Москве, то дело могло бы окончиться для меня совсем иным образом.
Красин: — Зачем вы копья ломаете для Ломоносова? В действительности ведь вы же составили все договоры. Ведь вы же духовный отец этих договоров, а не Ломоносов. Ведь он же без вас никогда бы их не создал.
Я: — Я работаю не для Ломоносова. Я работаю в интересах дела. Я не могу судить, отвечают ли заказанные паровозы технически русским потребностям, но на Ломоносова везде смотрят, как на авторитет в области паровозного дела. Я в этом мог убедиться и в Германии, и поэтому я думаю, что техническая часть безупречна. То, что депонированное в Швеции золото и паровозы, изготовленные в Германии, обеспечены от всякого захвата, я вам доказал. То, что договоры обеспечивают интересы советского правительства во всех отношениях, вы тоже видели. То, что паровозы представляют собой экономическую потребность для России, в этом очевидно вы сами убеждены, иначе вы бы мне сегодня не дали согласия на заказ паровозов. Поэтому, я теперь могу спокойно уехать и взять в руки проведение договора.
Мы дружески простились и Красин сказал мне в конце концов улыбаясь:
— Ну так как дело решено, то возьмитесь за него со всей энергией. Желаю вам наилучшего успеха.
Я немедленно вернулся в Берлин, к Ломоносову, который телеграфно уведомил банк в Стокгольме о последовавшем согласии Красина. Паровозный договор таким образом окончательно состоялся.
Шведский Банк, в сейфах коего было депонировано русское золото, оказался теперь перед чрезвычайно трудной в то время задачей постепенной реализации золота. Как уже упомянуто мной, ввоз русского золота в Англию, Францию и Соединенные Штаты был в то время строжайше запрещен. Но к Красину поступал в Лондоне целый ряд запросов относительно покупки русского золота из Испании и Италии. Нужно было установить, откуда идут эти запросы, потому что не подлежало сомнению, что сама Испания не нуждалась в золоте, во всяком случае не в запрашиваемом количестве.
Свободное копирование
