Мне было семнадцать лет, когда отец купил для меня одноствольное курковое ружье, которое тогда называлось централкой. Заимев такую собственность, я, однако, не превратился в заядлого охотника. Но все же до ухода в армию (а оставалось мне до службы три года) частенько под осень выходил на ближние болота и озера то за утками, то — по весне — на тетеревиные тока.
В начале мая, когда вся живая природа в Молого-Шекснинской пойме просыпалась от зимней спячки, а южная жара день ото дня хоть и умеренно, но настойчиво поддавала тепла в наши северные широты, в это самое время ранними утрами, чуть только забрезжит рассвет, тут же в утренней тишине звонко польются песни тетеревов. На одном току их собиралось по нескольку десятков. Пору тетеревиных гульбищ можно было сравнить с театрализованными представлениями природы, с ее торжеством, которое она устроила почему-то именно на нашей земле. Чертовски интересное зрелище! Мне тогда казалось, что из всех видов охоты, существовавших в пойме, охота на тетеревов в весеннюю пору была самой волнующей и увлекательной.
Черные лесные петухи настолько бурно и азартно выражали радость приходу весны, что, казалось, никакая другая порода птиц не могла с ними в этом сравниться. В майскую ночь до прихода утренней зари мы забирались в шалаши, устроенные рядом с местами тетеревиного токования, и ждали: вот сейчас, только займется заря, к шалашам прилетят черные лесные петухи. И они прилетали. А мы всласть любовались их пробежками вокруг шалашей, восхищенно смотрели, как они взмахивали крыльями, как подскакивали от земли на несколько аршин, как дерзко дрались промеж собой. Тетерева взъерошивали оперенье, распускали крылья и плашмя возили ими по земле, вытягивали шеи и, неторопливо ступая, обнажали зады, показывая белые, как снег, перья. Они ворковали с раскрытыми клювами, издавая то гортанное клокотанье, то приглушенные шипящие звуки.
На току тетерев выводил обычно две песни: то ворковал длинными звуками, похожими на разливистое клокотание, то коротко шипел “чувш, чувш…”, нередко при этом подпрыгивая. Первая воркующая мелодия по времени была намного длиннее второй. Воркуя и клокоча, тетерев закрывал глаза и опускал голову. В такие минуты он ничего вокруг себя не видел и не слышал. Подходи к нему и бери голыми руками. Охотники, знавшие повадки тетеревов, иногда убивали их в такие моменты приемом “с подхода”. Но так можно было взять только одиноко поющих птиц. Когда тетерева токуют группой, прием “с подхода” исключен — в стае птицы довольно осторожны.
Нередко тетерева как будто специально дразнили охотников, разжигали их азарт. Бывало, сидишь в шалаше и ждешь, когда прилетит птица. Слышишь — летит! Прикидываешь, куда сядет. А тетерев хлоп! — и прямо на шалаш. Ведь его оттуда не достать! Не пройдет и минуты, возьмется над головой бедного охотника песни свои распевать. Сначала слышится “чувш, чувш”, а потом “буль-ль, буль-ль, буль-ль…”. Значит, надолго запел, пойдет теперь воркотня. Тетереву — радость, у охотника — все нервы на пределе.
До одури интересно было на токах. Но и грандиозные скопища тетеревов, и их весенние песни, и особое ощущение души при виде тетеревиных праздников — все ушло, остались лишь одни воспоминания. Да и помнят это теперь только пожилые люди.
Свободное копирование
