Что касается жизни юнкера вне училища, то она полна глупостей и многих юмористических похождений. Если взять среднего юнкера и откинуть его учебные занятия и училищную жизнь, то главными из остальных его забот будут: 1) лаки (то есть лакиров<анные> сапоги), 2) шпоры и 3) шаровары и рейтузы. Хотя каждому юнкеру все сие иметь и не было крайней необходимостью и не было вменяемо в обязанность, но поступив в училище, юнкер не успокаивался, пока не обзаводился этими вещами. Большинство даже не ходило в отпуск, пока не были готовы заказанные лаки. Но так как большинство юнкеров всех училищ, кроме Николаевского кавалерийского, являются дети небогатых и даже бедных офицеров, то сплошь и рядом не бывает лишних 24-х рублей на пару лакированных сапог. А если принять во внимание, что такие сапоги носятся в среднем не более года, то у большинства нет средств на это; но тут почти все петербургские сапожники, портные и масса всевозможных магазинов отпускают юнкерам в долг товар, в счет денег, получаемых из училища при окончании, выражаясь юнкерским жаргоном, «в счет будущих благ». За последние 5–6 лет это дело получило большое развитие, и каждое училище обзавелось кроме того и такими еще «местечками», где давали «в счет будущих благ» не только товаром, но и чистыми деньгами. Некоторые портные, ввиду выгоды поставки офицерского обмундирования, для привлечения большого числа юнкеров к своей фирме стали давать особые «премии» за обязательство при выпуске у них заказывать. Естественно, что при такой массе соблазнов трудно удержаться, и многие жили далеко не по средствам и забирали направо и налево много свыше количества самих «будущих благ». Конечно, впоследствии выходило немало неприятностей и поздних раскаяний. Я тоже попал впоследствии на эту удочку и долго не мог расплатиться за юнкерскую жизнь.
Первый год в училище переписка с Л. М. была очень частая. В начале же зимы она участвовала на нескольких спектаклях на водочных складах, которые устраивала одна гнусная личность, г-н Аннин. Я сопровождал ее на репетиции и спектакли, которые приходились в отпускные дни. Там Л. М. успела вскружить не одну голову. Туземные любители драматического искусства меня ненавидели и ревновали ее ко мне, по этому поводу вышло немало забавных эпизодов. В их спектаклях я никакого участия не принимал и играл роль лишь постоянного компаньона и сберегателя Л. М.
Обыкновенные отпускные дни, когда не приходилось ехать в Царское Село суфлировать или исполнять обязанности флигель-адъютанта Л. М., я проводил или в шатаниях по портным и сапожникам с заказами всяких нужных и ненужных вещей в счет будущих, или за кружкой пива в пивной на Садовой, или на вечеринках в «треугольном салоне» у А. М. Медникова. Этот Медников, тогда еще реалист 7-го класса, был, да и теперь остался, хорошим моим приятелем. Это купеческое семейство старого закала с образами в углах, где «батька — голова семьи и против него не попрешь». А. М. Медников, сам по себе очень развитой, начитанный, с розовыми идеалами, желающий работать молодой человек, сильно напоминал мне по полной противуположности остальных членов семьи пьесу Найденова «Дети Ванюшина». Только «верх» здесь заменен треугольной комнатой, как бы отдельной от остальной квартиры. Здесь было свое общество, свои интересы и времяпрепровождение. Здесь по вечерам в субботу собирались товарищи Медникова по училищу, сестра его (тоже в духе «Детей Ванюшина»), ее подруга барышня Женя Т. Приходил и я. Обыкновенно, тут или разговаривали, делясь на кружки, или кто-нибудь декламировал или читал, или пели хором цыганские романсы под гитару, на которой я аккомпанировал. Время от времени, впрочем, бывали и крупные попойки.
Симпатия самого Медникова, Женя Т, высокая стройная брюнетка, постоянно веселая, тоже и декламировала, и пела романсы. До сих пор не могу отдать себе отчета, как это произошло, но у меня с ней завязался роман. Это началось с того, что, когда однажды расходились с вечеринки Медникова (провожал ее домой всегда он сам), мы вышли втроем из ворот. Я дошел с ними до угла, и когда с ней прощался, то почувствовал, что она кладет мне в руку записку. Я завернул за угол, подошел к фонарю и прочел: «Приезжайте завтра в зал Павловой в 10 часов вечера». Переходя через мост, я бросил записку и твердо решил не ехать. Но на другой день, не знаю почему, передумал и в 10 часов явился на бал. Конечно, весь вечер я с ней протанцевал, ужинали, и я поехал провожать ее домой. Под влиянием ли выпитого за ужином, или по другой причине, но в один вечер дело дошло до поцелуев и разговоров на «ты». С этого дня началась переписка, свидания и т. д. Все это я делал как-то по инерции. Хотя она мне и нравилась, но с моей стороны не было увлечения, и главными рычагами являлись любопытность положения «третьего» и желание убить время. В доказательство правильности этого взгляда служит то, что через несколько месяцев, когда это наскучило, я сам сразу все порвал, и воспоминанием осталась только куча писем и сувениров. Все же в период этого романа было много интересных дел, о которых придется еще упомянуть.
В конце декабря Н. Толстиков придумал от нечего делать поездку в Финляндию. Мы вдвоем поехали в Выборг, прожили там день и поехали на Иматру. 26-го мы вернулись и прямо с вокзала явились в зал Благородного собрания на вечер 2-го реального училища. Конечно, там было все общество из «треугольного салона». Мы бешено веселились и за общим ужином уговорились с Толстиковым и Медниковым также от нечего делать съездить еще куда-нибудь. Страсть к путешествиям и осмотрам новых мест у меня была всегда, есть и вечно будет. Это я объясняю тем, что до 20 лет я ничего не видел, кроме Петербурга и его окрестностей радиусом в 25 верст. На другой день мы встретились у Медникова и уговорились ехать в Москву, дня на два для осмотра. 28 декабря с 12-час<овым> поездом мы втроем уехали. Так как никто из нас не сказал ничего своим домашним, то по уезде нашем вышел страшный переполох. Вплоть до Москвы мы выпивали, закусывали и играли в карты. В Москве мы сняли номер в гостинице «Софийское подворье» и два дня шатались по городу и осматривали его. В номере у нас бутылки не переводились. Москва мне ужасно понравилась, и после этого я не переставал думать, как бы еще там побывать. Несмотря на всего лишь двухдневный срок пребывания в большом незнакомом городе, я и там ухитрился завести роман, имени героини которого теперь даже вспомнить не могу. Обратное наше путешествие, вследствие сильной растряски финансов, было уже много скромнее и печальнее. Ехали уже в III классе, а с Николаевского вокзала уже шли с чемоданами pizzicato[1].
Вообще вся эта зима первого года юнкерства оставила воспоминание какого-то вихря балов, вечеров, маскарадов, иногда даже в совершенно незнакомых домах (маскарад у Кузнецовых и встреча Нового года). Эту зиму вообще фигурировали в моем обществе главным образом 4 лица: Е. Т. Медников, Толстиков и П. Роше (юнкер, мой товарищ не столько по училищу, сколько по балам и вечерам). Е. Т. до такой степени таскала меня по разным «гатчинским», «литовским», «славянским» и прочим балам, что я превратился в какую-то военно-танцевальную машину.
Свободное копирование
