Корни - 1

Глава 2. Корни

Происхождение мое самое заурядное. Я выходец из семьи интеллигентов в первом поколении. Мне не довелось ни разу увидеть деда и бабушку со стороны отца, но знаю, что жили они на разъезде Ерал, в крохотном — всего несколько домов — поселке на участке железной дороги, соединяющей Волгу с Южным Уралом. Мой дед, Лаврентий Гордиевский, работал здесь десятником и отвечал за формирование состава поездов. Семейная легенда рассказывает, что однажды он угодил между буферами, и этот случай послужил поводом для его преждевременной отставки. На мой взгляд, поистине достойно восхищения то, что он, простой рабочий человек из глубинки царской России, послал своего сына Антона Лаврентьевича, моего отца, в учительскую семинарию. Учебное заведение, пусть и скромное, открыло моему отцу путь к успешной карьере.

Отец родился на разъезде Ерал в 1896 году. В тех краях жили башкиры и татары, но в районе, где обитала семья Гордиевских, говорили только по-русски, так что отец с детства хорошо знал язык. Должно быть, учился в местной школе, а в восемнадцать лет поступил в учительскую семинарию в Челябинске, ближайшем большом городе. Там он получил хорошее общее образование, проникся горячим интересом к русской литературе. Вернувшись домой в 1917 году, незадолго до революции, отец стал директором сельской школы и вместе с еще одним учителем преподавал все предметы. В то время в глубокой провинции восемьдесят процентов населения составляли крестьяне, в большинстве своем неграмотные, так что школа, по всей видимости, была лишь начальной. Мне думается, отец преподавал хорошо, так как любил свое дело и умел привить ученикам тягу к знаниям. Одно время он руководил церковным хором и впоследствии, когда давно уже распростился с религиозными убеждениями, порой мог тряхнуть стариной и после доброго ужина и нескольких рюмок водки пел прекрасным баритоном духовные псалмы.

Октябрьская революция 1917 года изменила течение его жизни. Он сделался пламенным, убежденным коммунистом и оставался им до конца своих дней. Я так и не смог узнать, какое участие он принимал в событиях 1917 и 1918 годов, но полагаю, что присоединился к социалистам-революционерам, самой крупной партии левого крыла, особенно влиятельной в сельской местности.

Эсеры были не только социалистами, но и аграриями: их вожди отвергали марксистский лозунг об авангардной роли пролетариата в революционном движении. Они, напротив, заявляли, что главная роль в стране должна принадлежать русскому крестьянству. В. 1917 году партия разделилась на левое и правое крыло, и левое примкнуло к большевистской партии. С конца 1917-го и до середины 1918 года в состав ленинского правительства наряду с большевиками входили и левые эсеры (многие из их экстремистских радикалов были членами ЧК прообраза КГБ), но летом 1918 года произошло размежевание большевиков с эсерами и изгнание последних из партии.

Отец никогда не рассказывал о своей роли в этих событиях, говорил только, что стал кандидатом в члены Коммунистической партии в 1919 году, а членом — в 1920-м, то есть как учитель, а следовательно, представитель буржуазного класса, вынужден был пройти кандидатский стаж, от которого представители пролетариата освобождались.

В 1920 году его послали в Оренбург, для проведения экспроприации продовольствия у крестьян. Это были жестокие операции, часто осуществлявшиеся насильственно, И он никогда не рассказывал о них в подробностях, просто упоминал, что участвовал в операциях по сбору продовольствия. В последующие годы он занимался централизованной заготовкой зерна и продажей его на Запад. Не будучи экономистом или специалистом в области сельского хозяйства, отец, в сущности, был всего лишь сознательным членом партии, идеологически выдержанным, наделенным ораторским даром и случайно вовлеченным в решение продовольственных проблем.

Позже, в шестидесятых — семидесятых годах, почти каждый государственный служащий был членом КПСС. Люди часто вступали в партию не по идейным соображениям, а просто потому, что без этого была невозможна сколько-нибудь успешная карьера; но для моего отца в молодости коммунизм был религией, а партия — Богом. Усомниться в ее власти или мудрости было равносильно пренебрежению долгом, честью и убеждениями, так что мой отец посвятил себя одному идеалу, в который пламенно верил.

Для нас, детей, большая часть его прежней жизни оставалась окутанной тайной. О своей семье он особенно не распространялся, точно так же, как о сборе продовольствия. Мать как-то упомянула, что у него были брат и сестра, но к тому времени, как я появился на свет, они исчезли, и я никогда не видел своих призрачных дядю и тетю. И то же самое произошло с его родителями, которые, видимо, попали в бурный водоворот событий, последовавших за революцией и гражданской войной, и канули в нем.

В тех же двадцатых годах отец женился в первый раз, но на ком, я так и не узнал, потому что он скрывал от нас подробности. Семейная тайна долгие годы мучила моего старшего брата Василько, а позже и меня. Однажды, уже работая в КГБ, я был взволнован тем, что обнаружил еще одного Гордиевского, который, судя по возрасту, мог быть моим единокровным братом. Наткнувшись на его личное дело, я открыл его с надеждой, что обрел некогда утраченного родственника, но нет — Анатолий Георгиевич Гордиевский, специалист по Дальнему Востоку, родился во Владивостоке, а его отчество доказывало, что со мною родством он не связан. Был ли у отца ребенок от первого брака, мы так и не узнали; отец, вероятно, скрывал это, чтобы не будоражить свою вторую семью.

Видимо, он неплохо работал в продовольственном отделе, потому что в 1931 году его направили в качестве помощника руководителя экспедиции в относительно мало тогда известную в Москве Грузию. Целью экспедиции — частично научной, частично практической, — было изучение сельскохозяйственных возможностей региона, славящегося цитрусовыми, но производившего также сухофрукты, чай и хлопок. Руководил экспедицией известный польский коммунист, брошенный в своей стране в тюрьму за подпольную деятельность, а затем обменянный на польских католических священников, содержавшихся в тюрьме в России: еврей по национальности, он был способным человеком и подружился с моим отцом, который вообще любил евреев, считая их сердечными, интеллигентными людьми.

Нельзя сказать, что экспедиция 1931 года была утомительной для ее руководителей. Они совершали деловые поездки по Грузии, но несколько летних месяцев провели в Гагре, на прекрасном курорте Черноморского побережья Кавказа. Романтичная обстановка, царившая в маленьком городке с отличным пляжем и пышной растительностью, окруженном горами, многим вскружила головы, и отец влюбился в одну из младших участниц экспедиции Ольгу Николаевну Горнову — мою мать.

Семья моей матери во второй половине девятнадцатого века жила в казачьем районе неподалеку от Ростова на-Дону; казаки были там элитой, неуживчивой и высокомерной, а мои дед с бабкой принадлежали к числу относительных новоселов, которых не слишком охотно допускали в высшие круги общества. Поэтому в 1890-х годах, услышав, что царское правительство предлагает бесплатные участки земли русским, готовым осесть в Центральной Азии, воспользовались этой возможностью, водрузили свои пожитки на подводу и тронулись в длившийся несколько месяцев путь на Восток, к окраине, которую тогда называли Туркестаном (теперь это Казахстан). Землю им выделили под Чимкентом. Некоторое время они обрабатывали свой участок, а потом дед стал управляющим конезаводом на окраине города. Собственник завода, отставной армейский офицер, именовался помещиком, и, вероятно, дед позволил ему пользоваться частью нашей земли в обмен на должность управляющего. Они с бабушкой оба любили лошадей, даже запах конского навоза был им приятен. Время от времени дед перегонял табуны через степи в Урумчи в Синьзяне, где лошадей продавали по хорошей цене.

Помещик, человек отзывчивый, платил за обучение в школе нескольких из семерых детей деда и бабушки. Сначала родились Анна, Александр и Евгения, потом моя мама, Ольга, четвертая, в серединке, за нею шли Константин, Валентина и Фаина. Анна и Александр успели получить полное образование; Евгения не доучилась год, моя мать училась в школе всего два года, потом революция уничтожила систему частных учебных заведений. После перерыва она поступила в так называемую единую советскую школу в Чимкенте.

В Казахстане, как и везде, большевистский переворот породил полный хаос. Конезавод закрылся, и мой дед потерял работу.

Когда в 1919 году началась гражданская война, восемнадцатилетние и девятнадцатилетние мальчики, бывшие школьные друзья, оказались по разные стороны фронта. Большинство выпускников гимназий воевали в армии адмирала Колчака на стороне белых, отчасти потому, что были истинными патриотами, отчасти потому, что чувствовали склонность большевиков к тирании. Однако, по словам моей бабушки, время было такое смутное, что часто не удавалось вспомнить, кто на чьей стороне воевал.

Дед мой каким-то образом уцелел, и в начале двадцатых годов, когда Ленин ввел НЭП, целью которого было восстановить сельское хозяйство и мелкое предпринимательство, дед, как и многие другие, воспринял эту идею всерьез. Он давно мечтал приобрести водяную мельницу и молоть зерно для земледельцев округи. Вложил все свои средства именно в такое предприятие, и год или два оно процветало, но в 1928 году государство реквизировало его. Деда объявили кулаком. Он умер в 1931 году совершенно сломленным человеком.

Моя мать тем временем, кажется в 1927 году, когда ей исполнилось двадцать лет, уехала в Москву поступать в Московский экономический институт. На четвертом курсе ее как самую преуспевающую студентку направили в экспедицию на Кавказ. Там она познакомилась с Антоном Лаврентьевичем Гордиевским, и они полюбили друг друга.

В брак они не вступили: любая форма свадебной церемонии считалась для коммуниста «дурным тоном». Мои родители стали жить вместе в московской квартире в 1932 году, а год спустя родился мой брат. Свои отношения родители узаконили только в 1945 году, после того как Сталин взялся укреплять нормы семейной жизни, дабы повысить рождаемость. К тому времени у моих родителей было трое детей, а вместе они прожили тридцать лет.