Как только быт кое-как наладился, я решила продолжить мою учебу в аспирантуре. Тема моя называлась «Языковые особенности драм Мольера и его литературного окружения», над этой темой я начала работать еще в ИФЛИ. Но ИФЛИ был расформирован, и я решила отправиться в Главное Управление учебных заведений — выяснить свои перспективы. Друзья говорили мне, что неизбежно возникнут сложности с продолжением моей работы, что евреев в аспирантуру почти не берут — но я, не сталкивавшаяся еще с такого рода антисемитизмом, не верила им.
Меня принял в своем кабинете заместитель начальника Главного Управления — Гусев. С порога бросилось мне в глаза, что все зубы Гусева были отлиты из нержавеющей стали — рот его сверкал как столовый прибор.
Гусев бегло просмотрел мои документы. Моя фамилия — Лазебникова — была похожа на русскую, а вот имя привлекло внимание начальника — он несколько раз, словно бы с сомнением, повторил его вслух.
Выслушав мое дело, Гусев усмехнулся, показав железо своих челюстей.
— Ну, кому это нужно — Мольер? — сказал Гусев. — Кому это интересно? Занялись бы вы, скажем, великим русским драматургом и ученым Иваном Фонвизиным!
Предлагать мне, выпускнице романо-германского отделения филологического факультета, работу над Фонвизином — это было либо издевательством, либо дремучей неграмотностью.
Огорченная, вернулась я домой. В тот вечер к нам в гости пришел крупный ученый-литературовед Николай Гудзий — в прошлом он заведовал кафедрой русской литературы ИФЛИ, теперь — возглавлял ту же кафедру в Московском университете.
Выслушав мой рассказ о посещении Гусева, Гудзий сказал:
— Вам придется забыть об аспирантуре. Евреев приказано не брать. Я русский человек, и мне стыдно говорить вам об этом.
Маркиш молчал, слушая Гудзия — только желваки нервно бегали на щеках.
— Это продолжение моего разговора с Поспеловым, — сказал Маркиш, когда Гудзий ушел. — Государственная политика…
Маркиш становился все более замкнут, работал все больше — словно бы спешил, спешил… Поэма «Война», большой — в 1000 страниц — роман «Поступь поколений», книга лирики — все это появилось уже после войны. Маркиш с каким-то внутренним облегчением относился к тому, что его постепенно «отодвигали» от общественных еврейских дел. «Отодвигал» его человек, которого Маркиш терпеть не мог за интриганство, за склочничество, за наигранный, дешевый догматизм — еврейский поэт Ицик Фефер.
Фефер обосновался в Москве после войны — переехал из Киева, привезя с собой несколько «своих людей». Маркиш не способствовал расколу еврейских писателей на «маркишистов» и «феферистов» — однако, такой раскол произошел.
«Непорочный» Фефер (в отличие от большинства еврейских писателей, он не был в послереволюционной эмиграции), интригуя и не брезгуя доносами, уверенно двигался вверх. Ему помогал в этом Шахно Эпштейн, ответственный секретарь еврейского Антифашистского комитета, в котором Фефер занимал пост «комиссара» — заместителя Председателя. Первой «пробой сил» явилась для Фефера поездка в Америку во время войны. Первоначально должны были ехать Михоэлс с Маркишем, как представители еврейского Антифашистского комитета — но потом решение было изменено в пользу «железного партийца» Фефера.
Не в силах противостоять Маркишу в поэзии, Фефер продолжает чинить мелкие неприятности. Маркиш, заведовавший отделом радиовещания на идиш, взял как-то на работу несчастного человека, еврейского писателя из Минска Кацовича. В панике и суматохе эвакуации Кацович потерял — в буквальном смысле этого слова — двоих своих детей и так и не сумел никогда разыскать их. Кацович работал прилежно, хотя и без особого блеска. Раз в неделю приходил он к Маркишу по радиоделам. Однажды — Маркиш был болен тогда, у него был часто повторяющийся горловой нарыв — Кацович пришел к нему. Маркиш не мог говорить — писал на бумаге то, что хотел сказать. Гость, как видно, испытывал неловкость, держался скованно.
— Знаете, Маркиш, — сказал, наконец, Кацович, — я ведь пришел принять от вас дела. Я назначен на ваше место…
Здесь, пожалуй, стоит остановиться на организованной вскоре после начала войны редакции радиопередач на языке идиш. Передачи эти транслировались на коротких волнах и были предназначены для еврейских слушателей в США. Передачи носили информационно-пропагандистский характер и имели своей целью познакомить западных евреев с положением в России — через еврейский национальный сантимент… В Москве хорошо отдавали себе отчет в том, что означает в США вес и положение еврейской общины, и по мере сил желали заручиться помощью этой общины. В основе деятельности Еврейского радио в тот период, когда им руководил Маркиш, лежала совместная борьба с фашизмом. К работе в редакции Маркиш привлек несколько еврейских писателей — Давида Вендрова, Самуила Галкина.
Свободное копирование
