В воскресенье, 28 января, к Андрею Сахарову пришла сестра известного диссидента А. Твердохлебова и сообщила, что в Москве на днях закончился суд над террористами, устроившими взрывы в январе 1977 года. Гостья сообщила, что все трое приговорены к расстрелу. Далее послушаем рассказ самого академика:
«На другой день утром (в понедельник) я позвонил в иностранные агентства и сообщил полученные мною сведения. Так я делал всегда, когда узнавал что-либо важное, практически каждую неделю…
Вечером во вторник я написал обращение к Брежневу. Я просил его способствовать приостановке исполнения смертного приговора и назначению нового судебного разбирательства. Я сообщил известные мне сведения, заставляющие меня сомневаться в вине обвиняемых в совершении ужасного, не имеющего оправдания преступления. Главный мой аргумент — что в суде не были обеспечены необходимые для исключения судебной ошибки и несправедливости гласность и публичность, о суде никому не было известно: ни общественности, ни даже родственникам осужденных. Я закончил составление документа и собирался ложиться спать. В это время позвонил корреспондент Би-би-си в Москве Кэвин Руэйн. Он сообщил, что только что было передано по телетайпам сообщение об осуждении трех армян за взрыв в метро и одновременно сообщено, что приговор приведен в исполнение.
Совершенно потрясенный, я почти что прокричал в трубку:
— Это убийство! Я объявляю в знак траура однодневную голодовку…
Кэвин воскликнул:
— Андрей, зачем вы это делаете? Ведь они — террористы!
— Их вина не доказана. Как можно считать их террористами?..
На другой день утром я пошел отправлять оба письма (я сдал их, как всегда, в приемную писем Президиума Верховного Совета в Кутафьей башне). По дороге я прочитал в вывешенной газете сообщение «В Верховном суде СССР»…
О своем письме Брежневу я сообщил по телефону иностранным корреспондентам и в агентства. Через час или два начались звонки в нашу квартиру. Звонившие обычно говорили, что они присутствовали на суде над террористами, которых я защищаю, и выражали свое возмущение моей позицией защиты убийц. Форма, в которой это говорилось, в разных звонках была различной: иногда это было только сожаление по поводу моей неосведомленности и наивности, иногда ирония, насмешка, иногда — гневное возмущение, угрозы расправиться со мной самим…»
Свободное копирование
