Гастев - преподаватель

Г а с т е в – п р е п о д а в а т е л ь

 Не знаю где, кому и что еще читал Гастев, чтобы заработать на бытие и освободить этим сознание для размышлений о высоком. Он не был профессионалом. В том хотя бы смысле, что не читал методическую литературу. Правда, и все известные мне выдающиеся поэты не заканчивали институт литературы. А те, кто заканчивал, выдающимися не стали.

 В этом смысле забавен и доказателен прецедент, когда за заслуги перед поэзией Евтушенко признали закончившим этот институт. Хотя де факто он не заканчивал его, а наоборот, был из него исключен. Исключен именно за то, что подавал надежды стать выдающимся. Смешная ситуация. На месте поэта я бы в центральный момент бросил что-нибудь символическое на пол.

 Подозреваю, что Ю. А. Гастев даже не был любителем преподавательского дела, а тяготился им. Ну что ж. Кое-кто из писателей писал, стоя в тазике с холодной водой, чтобы поскорее отделаться от ненавистного труда.

 Зато Гастев был мастером.

 Он был невысоким, сутулящимся юношей зрелых лет. С вихрами взлохмаченного кока на голове. Ну какой из него по внешнему виду хороший преподаватель. Тем более образцовый.

 Ну хорошо. Портрет не вышел. Но главное-то не по внешности. Возьмем голос, манеру излагать. Как должен говорить хороший лектор? «Говорит, как пишет» - вот закон. Грамматические и стилистические огрехи не-до-пу-сти-мы. Лучше всего прямо читать заверенный цензурой текст.

 А Гастев? Какой-то дефект речи, никаких вообще бумажек, дома забыл. Стоит не лицом к аудитории, а боком, одной рукой, другой рукой, а то и двумя сразу вихры свои треплет, отчего они еще более лохматятся. Начинает фразу, останавливается, снова начинает по-другому, иными словами, самого себя перебивает, еще и чертыхается и наконец резюмирует, что «не выходит». Ужас!

 Набирает воздух, пыхтит, изображает размышление вслух...

 Просит нас подсказать...

 Найти ошибку в том, что он полчаса назад сказал...

 А мы что? Учиться пришли.

 И уж совсем ни в какие ворота. Как-то я спросил у своего друга Меськова:

 - А чего это у Гастева, такого ясномыслящего человека, такие мутные глаза иногда? Прямо-таки оловянные, как у Марины Цветаевой?

 - Да ты что, не видишь? Он же почти всегда поддатый.

 Мать... Перемать! Проклятая невнимательность.

 Так вот почему... А... Так вот, значит, почему... Ах я осел неприметливый.

 Ясно, никак Гастев не тянет на чин хорошего лектора. Тем более образцового.

 Гастев и не был лектором хорошим, он был – блестящим. Фейерверкером! С искрой от самого Господа Бога. Что я и попытаюсь и продемонстрировать.

 Тогдашний завкафедрой Александр Александрович (Сан Саныч) Зиновьев пробил для Ю. А. Гастева, отсидевшего по 58-й политической статье и, может быть, еще не реабилитированного, чтение курса «Обоснование математики» для нас – третьекурсников вполне аполитичной кафедры логики. Нам единственным повезло: для нас его приняли, при нас уволили. Никому больше не достался.

 Хороший лектор должен быть исключительным занудой. Разложит бумаги, иногда многолетней давности, по наследству перешедшие, с дырками на сгибах – и читает, странички переворачивает. В лучшем случае – только что опубликованную книжку свою, или ту, что в процессе написания. Скууучно!

 Пусть знающий автор сам аккуратно, грамотно и не торопясь в книжке изложит, у него, небось, лучше получится, чем у ничего не понимающего студента, который спешит-неуспевает, к тому же голова и без того совсем другим занята.

 Пусть профессор напишет, издаст, а мы почитаем. Зачем лекции-то читать? Слушанье-то аудиторное зачем? Если гладко. Что добавляет это чтение вслух к чтению про себя?

 Зато блестящему лектору, за которым студенты табунами ходят, все эти правила ни к чему. Он не излагает известное в устной форме, что доступно и диктору. Лекции златоуста печатным текстом не заменишь. Его лекции – сама жизнь. Книга на основании такого курса – остылый труп.

 Настоящий, природный лектор лекцию свою (и никогда не чужую) и не читает вовсе. Он озадачит, ошарашивает, заражает, заставляет их думать. Может быть, в первый раз в жизни.

 Хорошему лектору лишь бы не мешали зачитывать от звонка до звонка, пусть хоть в морской бой в задних рядах гоняют.

 Блестящий – ведет за собой, сам летит впереди всех.

 Чертову тучу профессоров я переслушал на четырех факультетах МГУ и во всех областных центрах Сибири. Таких, как Гастев, знаю только двоих.

 Второго из скромности не помечу даже инициалом.

 Один из современных мудрецов среди прочих самодельных афоризмов высказался – «интересность» и «глубина» не совместимы (у Н. Бора «дополнительны» друг другу). В смысле все, что интересно, - не глубоко. А то, что глубокое, не интересно!

 Кто только этим глубоко неинтересным занимается? Не знаю, о чем это он. О детективном жанре, что ли? И там неверно. Очередная высокомудрая глупость. Давай-ка для проверки что-нибудь наиболее глубокое.

 Критериев нет, но может быть этика. О морали и вплоть до аморальщины, едва ли не вся мировая литература. Исключительно интересно!

 Или мало кому понятная теория относительности. Вот уж глубина... Омут.

 Так ведь уже есть значительное число изящных, не просто интересных, а увлекательных изложений. Не торопись только, вникай и перечитывай. И глубины откроются.

 Для очень многих мерилом научной глубины служит теорема Геделя. Нелегко донырнуть самостоятельно. Но вот же логик Смаллиан в сказках и задачках про острова, населенные рыцарями и лжецами, медленно, последовательно, дух и ум захватывает как интересно, подбирается к самой теореме и, не снижая уровня увлекательности, доказывает и ее. Эй, мудрец!

Вот пример: и захватывающе интересно, и предельно глубоко.

 Или возьмем того же Гастева Юрия Алексеевича. Он нам теорему Геделя не то, чтобы строжайшим образом доказал на доске мелом, он ее сыграл в лицах, жестах и мимике. Он заставил нас сопереживать и радоваться (правда, мы и не упирались), когда эта твердыня глубины (или так нельзя сказать?) сдалась и пала и мы, как могли, поняли и овладели. Нельзя всего этого повторить, даже и показать, но эмоциональный шок я помню до сих пор.

 Лекции Гастева были многослойными. Сам текст, формулы, теоремы, то, что изобразимо на доске. Но еще и метасоображения, как ко всему этому подступиться, что уже достигнуто, много ли осталось, и оценки – молодцы ли мы уже или надо еще поднапрячься.

 Еще раз: Гастев не зачитывал тему, он ее атаковал:

 - Долго не хотел читать «Мастера и Маргариту». Друзья, родня со всех сторон советуют прочесть, настоятельно рекомендуют. Не могу. Не может быть хорошим писатель, чьи пьесы идут в МХАТе. Уговорили – прочитал! Потрясающе!

 - «За мной, читатель!» - в некотором восторге подсказал я.

 - Не только это... Ну да и это. Но почему это?

 - Так это же ваш стиль! Эпиграф ко всему вашему курсу...

 Начинал он с характеристики предстоящей нам операции на фоне других, в связи с другими научными, общенаучными, метанаучными и философскими проблемами. Он рисовал схему оборонительных рубежей проблемы, расположения главных трудностей, планировал, какие необходимо будет доказать предварительные леммы, откуда будет нанесен главный, завершающий удар. Напоминал ранее доказанное, что нам пригодится в сегодняшнем бою. Уже почти добравшись до цели, он мог вдруг остановиться и даже отступить.

 И начинал с другой стороны и, пробившись почти к цели, показывал место, до которого мы дошли в ходе прошлого незавершенного штурма.

 Или рассказывал пару анекдотов по этому поводу.

 Или по-другому, к делу не относящемуся.

 Так, для разрядки и разминки затекших мозгов.

 Тут я его не перебивал и не конкурировал.

 Он так и начинал иногда лекции:

 - Сегодня я собираюсь вам рассказать о... Но если тема окажется сложнее, чем позволяет мой контакт с вами, и вы будете слишком часто отставать, короче, если я, если мы вместе, то...

 Я говорю только о методе. Лично у Ю. А. и, как мне думается, ни у кого более, я позаимствовал несколько приемов. Скорее, принципов чтения лекций.

 Определенность. Всегда, по несколько раз в ходе одной лекции определяться: для чего это говоришь, зачем в эту сторону заехал, как далеко в ходе лекции ушли, от каких именно установок и как далеко еще добираться до назначенной и сформулированной цели.

 Когда Гастев только начинал свой курс, он сказал:

 - Не думайте и не помышляйте, что, прослушав то, чем я собираюсь с вами поделиться, или после экзамена, вы сразу станете специалистами в этой области. Этого не будет, и я не ставлю ни перед собой, ни перед вами такой цели. Но!

 Если кто-нибудь из вас всерьез заинтересуется этой тематикой и самостоятельно начнет изучать материал, непрерывно углубляясь, то, надеюсь, мой курс послужит надежным путеводителем, схемой проблем и методов.

 Для тех же из вас, кто пройдет мимо и предпочтет заниматься чем-нибудь другим, полегче, мой курс тоже может оказаться полезен, чтобы среди коллег-специалистов не ляпнуть об этом какую-нибудь глупость.

 Ах, как хорошо он об этом сказал!

 Никто-никто не был так внятен и ответствен в деле определения что для чего и почем. Лично-то для меня этот курс стал одним из самых любимых.

 В Томском университете я читал его в трех разных вариантах: для философов, в практически бесформульной, обнаженно идейной версии; для старшекурсников мехмата. Им несколько теорем, но главное, с упором на место проблем обоснования среди прочих внутриматематических дисциплин.

 И самый большой – на факультете повышения квалификации для преподавателей математики Сибирского региона. В основном кандидаты наук. Редко доктора. Двадцать пять лекций. Очень внимательно слушали, много вопросов задавали. Задавали вопросы, аж из рядов выскакивали, кулаками размахивали. Тревожились. Озадачивались.

 Объемность. Даже если двигаешься споро, цель видна и методы ее достижения прозрачны (одно из любимых словечек Ю. А.), остановись и попробуй другой путь, не теряя из виду достигнутого и предлагая слушателям, подталкивая их, самим выбрать наилучшее решение проблемы. Это создает объемное всестороннее знание, понимание предмета, его место и связи с другими темами и проблемами. Теорема Пифагора понятна после любого ее корректного доказательства. Но, узнав несколько других, не школьных доказательств, можно полюбить ее. Эмоционально прибывает некая радость и надежда, что в нашем мире есть место совершенству. Действительно, знает местность не тот, кто прошел от точки А к пункту Б строго по азимуту, а кто проходил этот путь многократно и по-разному и может прийти к этому Б из любой точки, где случайно оказался.

 А с этим связано общее требование к преподавателю.

 Преподаватель должен знать свой предмет насквозь. Во всех четырех проекциях. Нужно уметь выигрывать эту партию, не только так, как в книге написано, как научные предки завещали, а как угодно! За какую бы фигуру ни взялся.

 Используя любой случайный, даже отвлеченный интерес слушателя, вопрос, не относящийся к теме, беря как подсказку, так, чтобы на ниточке, на бикфордовом шнуре этого интереса не просто поставить мат проблеме, но доказать аудитории, что ты победил. С ее, аудитории, помощью.

 Иногда мы встречались с Гастевым случайно, круги-то одни и те же. Кто-то из-за рубежа приехал лекцию почитать или конференция незначительного масштаба. Мы здоровались издалека, он жестом спрашивал, есть ли что-нибудь новенькое. Всегда находилось. Из этих редких и беглых встреч запомнились две.

 Одна смешная историйка, другая как бы серьезная. Выделили в ИФАНе большую аудиторию под какой-то симпозиум или еще что. Народу набилось больше, чем специалистов. С большой дистанции мигаю Юрию Алексеевичу, мол, есть свежатина. Дождались перерыва. Все вывалили, тогда еще почти все курили. Остались только мы да Виктор Константинович Финн.

 - Ну, - торопит меня Гастев, тоже ведь и покурить хочет успеть.

 - Да стесняюсь я как-то при Викторе Константиновиче. Я у него свою первую курсовую по многозначным логикам писал на втором курсе. Не слишком лестное воспоминание.

 - Это проехали. Что-нибудь еще?

 - Анекдот у меня крутоватый, даже не знаю...

 Гастев критически осмотрел Финна и сказал:

 - Витя знает все слова русского языка.

 А не в словах было и дело. Анекдот был великолепный, один из самых моих до сих пор любимых. С жестами. Не буду жесты в слова переводить, но очень смешной. Рассказал. И тут самое смешное и запомнившееся.

 Гастев ушел от меня делать круги по опустевшему залу гусиным шагом. На уроках физкультуры в школе нас учили так ходить в глубоком приседе. При этом он клекотал, хохотал, хлопал себя по коленям и заду и непрерывно повторял главные жесты. А Финн...

 Худой и на вид не вполне здоровый, Виктор Константинович наклонился к моему уху и доверительно, но подряд многократно говорил:

 - Это очень хороший анекдот, это действительно замечательный анекдот...

 Но так ни разу и не улыбнулся.

 Второй эпизод таков. Как-то, может в гостях на банкете у общего знакомого, я рассказал ему несколько шуток подряд, и вдруг он сделался как бы серьезным. Как бы озадачился.

 И говорит:

 - Знаешь... Надо тебя с Левадой познакомить. Только за такое изобилие анекдотов и умение их рассказывать Юра тебе и прописку московскую устроит, и работу найдет.

 Естественно, ничегошеньки из этого не получилось. Мне и другие люди, куда более партийные и потому влиятельнее, чем Гастев, всякие предложения по устройству судьбы делали. Но с моей биографией, беспартийностью и национальностью, да и то с большой дружественной помощью видных логиков супругов Смирновых и лучшими рекомендациями меня никуда ближе Томска не взяли.

 Это уж потом я сам в Америку с Божьей помощью уехал.