Амбиции

А м б и ц и и

 Не знаю, все ли могут похвастаться чем-нибудь таким, вроде меня: я шил хомуты. И не знаю других. На самом деле я не то чтобы хвастаюсь, нечем гордиться, но некая выделяющая черта, выделяющая из миллионов.

 Или вот, поехал поступать в МГУ.

 Как-то моя мама рассказывала: зазвала ее подружка погулять. И повела по тому же городу, но незнакомыми матери маршрутами. Один поворот, другой, вроде близко, но никогда раньше не была. Подвела к дому и, снизив голос до секретного шепота, говорит:

 - Тут одна женщина живет, у нее дочь в МГУ поступила и учится.

 Моей маме говорит.

 А мама моя в толк взять не может, в чем прикол:

 - У меня там четверо учатся: дочь Светлана со своим мужем Виталием и сын Валерий с своей женой Люсей.

 Женщина ооочень удивилась, в какой-то мере и не поверила.

 МГУ – это ж о-го-го! Как бы и не реальность, а только одна мечта.

 Гораздо позже в Томске я встретил женщину, тоже выпускницу МГУ, в некотором смысле неудачницу – одна с дочерью, не защитилась, без квартиры, много лет в комнате общежития. Как-то мы с ней говорили и я ей сказал:

 - Вы в молодости были исключительно высокого мнения о себе.

 Она аж всем телом ко мне повернулась.

 - Да-а-а! Откуда вы знаете?

 Что ж тут знать, в МГУ все такие.

 У меня амбиций было – из ушей хлестало. Как с хомутами. Я – Валерий Родос, и других таких нет. Восемь лет я был в МГУ, сначала студентом, потом аспирантом, но других таких не встречал: после тюрьмы, после 58-й статьи, антисоветчик, контрреволюционер. Не в химию пошел, не в физику, не подальше от людей – в геологию, а в самое пекло гуманитарных, более того, идеологических псевдонаук – на философию.

 Одного биолога с биофака, знакомого мне по Дубровлагу, знал, хотя уверен, что он подсадной, есть основания. Еще о двух слышал. Но обществоведов? Плюс, в том смысле, что минус, такой минус, что уже в отрицательных – мой папа, отец. Пожизненный груз на плечах. И вот я прыгнул.

  А что – за?

 Ну правда не дурак, память замечательная, и вот медалька за учебу в школе. Единственная в жизни. У отца вон восемь штук орденов, значков и медалей. Он был ближе к тому месту, где их раздают. Ладно, не завидую.

 К тому же у меня второй сорт – серебряная, даже третий – за учебу в вечерней школе. Я свое сочинение проверял, проверял, потом Ксана взялась, она как раз учительница русского языка и литературы, вместе еле на четыре вытащили. В оправдание скажу, всем проверяли, а то бы, боюсь, выпускников вообще бы не было.

 Надо было сдавать одну историю. А историю я знал хорошо. Тут нет противоречия. Я пишу, что историю знаю плохо, это историю – науку, историческую реальность, а тот лживый огузок, что нам надо было знать только для поступления в вуз, я знал хорошо. Учился не по школьным учебникам, а тем, что для пединститута. Больше подробностей, дат, имен. Но главное, перед каждой фразой надо было сказать что-нибудь мудреное, марксистское, вроде:

 - Социально-экономическая ситуация, которая сложилась на юге России в первой половине девятнадцатого века...

 Ну и дальше по тексту.

 Насчет слова главное (слово из предыдущего абзаца). Как-то в Томске, у нас еще телевизора не было, собирался я утречком лекции свои читать, а по радио говорили о подготовке колхоза к весне. За окном сугробы за зиму выше первого этажа – самое время. В каком-то колхозе, как в песне пели, большом и богатом, интервью с председателем.

 Коровники починили, гусятник новый отстроили, колхозную технику в порядок привели, клуб отремонтировали, колхозников подлечили, подкормили, разметку сделали...

 А корреспондент торопит, вернее, на путь истинный гнет:

 - А главное-то главное...

 Я в сельском хозяйстве разбираюсь еще хуже, чем в истории, но загадки люблю. Может, думаю это про всякие ручные инструменты - вилы, грабли? Или зерно, как это, прокультивировать. Может опять кукуруза...

 - А-а-а! – догадался председатель, или ему подсказали, - Идеологическая работа!

 Я в некотором смысле аж подскочил. Конечно, я сельского хозяйства не знаю, только кушать люблю, но чтобы настолько. Главное значит, чтобы у вас урожай хороший – идеологическая работа. Тогда совершенно понятно, почему хлеб в Канаде приходится закупать, там, слава Богу, не догадались, что в крестьянском деле это и есть самое главное.

 Нас, когда перед экзаменом по комнатам на Ломоносовском расселили, в мою комнату раз по десять в день стучались, консультировались по истории. На все вопросы – запросто. Мне все пророчат:

 - Ну ты-то запросто сдашь.

 А я, пессимистический зануда, всем подряд вполне искренне отвечаю, что лично мне попадется что-нибудь такое, чего я не знаю. И ведь угадал.

 Первый вопрос – русско-турецкая война, тут только не останавливайте, и с чего началось, имена, выводы; второй – про первую послевоенную пятилетку, тут цифр мало, что есть скорее отрицательное, но разруха, настроение, энтузиазм – смогу, выкручусь. Зато третий вопрос: Белинский и Добролюбов и их роль...

 Имена знакомые, я бы их на спор в любом ответе на любой вопрос без труда вставил. Но прямо о них... Даже и в большом толстом учебнике, который у меня был, не было специальных статей-персоналий. Даже про царей-полководцев не было. Фотки были, в соответствующих местах, многочисленные упоминания деятельности, но как бы деятельности именно по социальному заказу, а не о них как о людях с двумя ногами и ушами по сторонам головы.

 Тут я загрустил. Я не паникер, но пессимист, уверен, что из возможных вариантов мне придет худший, а в идеальном случае два не нужных вальта в прикупе. Написал я на бумажке все известные мне цифры по первому и второму вопросам, за минуту уложился и стал с тоской предсмертной рассматривать экзаменаторов. Главный, тут уж точно именно главный, был мужик за пятьдесят с отменной сократовской лысиной, и рядом – две ассистентки-аспирантки без права решающего голоса. Мужик замечательный, в том смысле, что очень эмоциональный. Если абитуриенту удавалось сказать что-то разумное, он свою огромную лысину приближал к столу, если же поступающий, наоборот, нес ахинею, профессор откидывался и все дальше отпадал от стола вовне.

 Грубо, но точно говоря, чем ближе лысина к столу, тем выше оценка. Задача ясна: первой же фразой положить его мордой на стол и дальше что угодно, только не давать ему приподниматься. Помучился я минут пять и придумал вводную фразу на полстраницы:

 - Социально-экономическая ситуация, которая сложилась на юге России в первой половине девятнадцатого века, может быть охарактеризована тремя основными особенностями...

 Все остальное время, пока моя очередь не наступила, я пытался припомнить как звали Белинского и Добролюбова, за даты жизни даже не принимался, глухо. Белинского сразу вспомнил, а Добролюбова не вспомнил совсем. Вот такое у меня было настроение.

 Голос у меня хороший, дикция, выразительность. Первую фразу я отчетливо, без запинок сказал, как умный человек, коллега. Профессор ручки убрал, чтобы лежать лицом на столе было удобно. Ну в общем, ответом на первый вопрос он был очень доволен, ни разу выше вершка от стола.

 Второй вопрос скучный и, видимо, вне зоны его научных интересов, он на своих помощниц посмотрел, как бы их мнение узнавал. Я на них не смотрел. Фейсом в тейбл, как нынче говорят, и никаких других поползновений.

 Все-таки и о Белинском я довольно много ему и без дат наврал, он был доволен. Уже потянул ведомость, чтобы влепить туда «отл», но так, на излете говорит:

 - Вот тут у вас в билете Белинский и Добролюбов, а вы Добролюбова даже ни разу не упомянули. Отвечаете вы хорошо, но хоть бы одну фразу...

 Вот! Слышу свист топора...

 - Одну фразу? Лекцию, диссертацию! Добролюбов ушел из жизни в двадцать пять молодых лет, но это именно о нем один из величайших поэтов России Алексей Николаевич Некрасов сказал: «Какой светильник разума угас, какое сердце биться перестало...».

 Мужик-историк даже вскрикнул от сочувственного восторга и, кажется, подмигнул мне.

 Я вылетел из аудитории с диким криком:

 - Сдал!

 Голос у меня сильный. Народ собрался.

 Смешно же то, что Саша Н., уважаемый студент четвертого уже курса, как обещал, болел за меня, стоял за дверью, видел в щелочку и все происходящее распонял... иначе. Он, правда, догадался, что я в растерянности, чего-то не знаю. Но, во-первых, он решил, что подряд всего не знаю, а, во-вторых, в главных – опять это слово, подумал, что, когда дяденька-профессор к столу мордой припадает, это не хорошо значит, а плохо. Как бы, вот я тебя и поймал, сейчас съем. Короче, поступил. А Люся не поступила. И уехала в Симферополь жить на моем месте в маминой квартире, ума набираться.

 Года через три я встретил Валерку Казиева, симпатичного азербайджанца, мы с ним вежливо здоровались, но никогда не разговаривали. А тут он мне говорит:

 - Знаешь, чему я научился на факультете? Прежде всего тому, как сдавать экзамены. Знаешь, не знаешь, а экзамен должен быть сдан. Это игра. Ты ее должен выиграть, а профессор не имеет ничего против, чтобы проиграть. Мне кажется, скажут мне, что надо сдавать химию, я только спрошу, когда и в какой аудитории.

 Ну да, верно. Этому искусству я стал учиться при поступлении, на вступительном экзамене. И стал в этом профессионалом раньше, чем философом. Научился.